Старший приказчик оказался человеком весьма дотошным и, кроме цен на различные виды товаров, еще со всем старанием выспросил нового знакомца о том, как именно он оказался в Пскове и зачем. К вопросу этому Бутурлин подготовился заранее, еще с Ординым-Нащокиным. Незадолго до гибели Ниена купец Ингвар Коотц сумел выбраться из города с немногочисленной свитой, но по пути к Нарве был атакован ватагой лихих людей. Купцу удалось отбиться, однако вот часть его людей, в том числе и Бутурлин-Меллинг, оказалась вынужденной бежать на юг, к Пскову. Немного оклемавшись здесь, в городе, приказчики приняли решение пробираться к своему патрону в Нарву, звали и Якоба, но тот отказался.
– Думаю, пустая затея, – поясняя, Никита Петрович почесал пробившуюся на бритом подбородке щетину. – Купец наш – разорен, склады его в Ниене – сгорели. Вряд ли ему будет дело до нас.
– Резонно, резонно, – покивал Михаэль. – А что твои приятели?
– Не послушали, – Бутурлин дернул шеей. – Говорят, нам герр Коотс задолжал, так пусть заплатит. Наивные, ха! Да что там говорить – молодежь.
Внимательно выслушав «Меллинга», старший приказчик с расспросами поотстал и даже немножко задремал… впрочем, как и все остальные. Как видно, утренняя бодрая беседа несколько утомила сих славных людей… или они просто копили силы на будущее. Так ведь, правда и есть – поговорили с новичком, все, что надо, вызнали – а дальше чего зря болтать-то?
Никита Петрович тоже попытался вздремнуть, однако сон не шел, а, наоборот, полезли в голову самые нехорошие мысли, вернее сказать, воспоминания, которые, ежели по уму, так вымести бы из башки поганой метелкой! Вымести бы, выкинуть и поскорее забыть! Хорошо бы… Однако вот не забывалось.
Приговоренный к четвертованию главарь разбойничьей ватаги Лихой Сом в ожидании казни томился в сторожевой башне, сложенной из крепких бревен. Раны, нанесенные Сому Никитой Петровичем, оказались не столь уж и тяжелыми, заживали на лиходее быстро, как на собаке. Впрочем, что теперь от того толку, коли совсем скоро ждет мучительная и неотвратимая казнь? И поделом! В таком разе с приговором были согласны все, слишком уж недобрую память оставил о себе жестокосердный разбойничий атаман, слишком уж много пролил кровушки.
Казнь назначили на субботу. В пятницу никак нельзя – пост. Срубили помост, плаху, рядом вкопали в землю заостренные колья – для оставшихся в живых соратников лиходея. Их, конечно, тоже должны были казнить, только – без особой выдумки, просто посадив на кол. Предстоящее развлечение обещало быть интересным и поучительным, и всю пятницу жители Плесова и окрестных деревень провели в предвкушении казни. Да что там казнь! Что там какой-то разбойник? Поговаривали, что сам государь, недавно приехавший на верфи, самолично посетит экзекуцию. Вот это бы нехудо – на царя-батюшку посмотреть! Когда еще увидишь? Да никогда, наверное.
К зрелищу готовились все, и не только из чистого любопытства иль для того, чтобы позлорадствовать. Сам царь – помазанник Божий – считался в те времена чем-то вроде чудотворной иконы. На него можно было не только посмотреть, но и помолиться, даже издалека испросив милости и здоровья для всех своих близких. Ну, а если государь благостной улыбкой всех собравшихся одарит или помолиться вздумает… Ну-у, тогда и совсем славно будет!
Загодя еще потянулись к месту будущей казни местные лесные колдуны да ворожеи, всякие там деды-шишки да бабки-заговорницы. У тех имелась своя корысть – темная. Всем известно: жир казненного от всякой хвори помогает, да и не только жир – ногти, волосы, кровь… Тут не столько с палачом нужно было договариваться, сколько со стражею, что потом возле умирающих да трупов выставлена будет.
Все ждали-жаждали казни, однако…
Однако самой-то главной казни, увы, не случилось! Гнусный лиходей и разбойник Лихой Сом в ночь с пятницы на субботу сбежал!
Кто помог – вызнали быстро. Девка одна возле башни крутилась. Рыжая такая, из соседней деревни – Жданки. Меланьей звали…
Девку словили сразу, да сразу же зачали и пытать. На дыбу вздернули, постегали кнутом маленько – вот и призналась. Она, она лиходею помогла – да на то и видаки нашлись. Свидетели! Не отопрешься… Так ведь не особо и отпиралась рыжая. Улыбалась под кнутом, словно совсем боли не чуяла, и глаза ее при том были такие… шалые. Люблю, говорит, его – Сома, лиходея!
Вот оно что… Любовь, однако!
Прелюбодейку сожгли в срубе. Средь царской свиты священник один, Никона-патриарха ставленник, оказался, он-то и предложил – сжечь. Ну, чтоб без пролития крови. Так и сладили. У помоста врыли в землю кол, вокруг него, на некотором расстоянии, небольшой срубик сложили, вроде колодезного.
Нагую деву привязали к колу, а срубик, сенцом обложив, зажгли. Вначале еще ничего было… потом печеным мясом запахло… да-да, печеным, не сжигали преступницу – заживо пекли! Страшно кричала Меланья, особенно когда вытекли от нестерпимого жара глаза да начала лопаться кожа…
Не выдержал тогда Никита Петрович – бочком-бочком да подался прочь с лобного места. Да и не один он дал тогда слабину… Нет, все правильно – за дело Меланью казнили… Только как-то это нехорошо. Ну, повесили бы или там расстреляли из луков. Голову рубить – это казнь легкая, дворянская – не для нее. Ну, хоть как-нибудь по-другому, ага… Чтоб запаха тяжелого мясного не чувствовать, не видеть лопающихся глаз, криков, стонов ужасных не слышать бы… Эхх…
А Сом-то Лихой – хорош гусь! Сбежал, гадина. И ничем своей юной спасительнице не помог. Даже не попытался. Такая вот, похоже, любовь. Односторонняя, как сабля.
После казни вдруг обнаружилась мертвой сторожа у обоза царского. Все четверо стрельцов – убиты. Ловко, быстро, без шума. Сначала – вылетели две стрелы, да метко так, в горло! Потом, похоже, объявился и злодей – надо сказать, опытный, умелый – оставшиеся стрельцы даже на помощь позвать не успели.
Пока людишки на казнь глядели, лиходей свое дело справил, до царского сундука добрался. Унес крест наперстный в каменьях, иконку малую в богатом окладе да перстни златые. Талеров на пятьсот! Ну, для царя ущерб небольшой, однако не в ущербе дело – в чести! Это ж надо так – самого государя обворовали, тати поганые!
Слухи об том деле потом ходили разные. Местные мужики всерьез поговаривали, что провернул его не кто иной, как Лихой Сом! Далеко он не убежал, затаился поблизости, запрятался до поры до времени, выжидал. И вот – дождался.
Сволочь! Это вместо того, чтоб любимую деву спасать…
Как и ожидал Бутурлин, суд по делу «буянов» прошел быстро и вполне справедливо. Никто от них ничего уже не хотел, тем более что драку признали обоюдной. Приговорив всех к покаянию и битью поклонов по сто раз каждую утреннюю и вечернюю молитвы, судейский счел свою задачу исполненной и тотчас же приказал «гнать дармоедов из узилища поганой метлой», что и было тут же исполнено к вящей радости узников.
Выписав на немецком дворе подорожную, господин Михаэль Киске тут же отметил ее в воеводской избе, где располагалось местное «присутствие» или «приказ», и с легким сердцем пустился в путь вместе со всем своим караваном. Как понял Никита, старший приказчик был тут самым главным, исполняя волю пославшего негоцианта, так что все дела здесь решали с ним.
Выехали в понедельник, поутру, о двадцати двух подводах, груженных пенькою, кожами, воском, бочонками с медом и рыбьим зубом. Последний в количестве четырех подвод купил лично господин Киске, купил на удачу у проторговавшихся архангелогородских купцов. Все возы тащили четверки лошадей, запряженных по двое, цугом. Каждую телегу аккуратно укрывала рогожка, имеющая на рижском рынке свою конкретную цену. На каждом возу, кроме возницы, сидел приказчик или обозный служка, вооруженный пикой, арбалетом и палашом. Имелись в караване и аркебузы – через воз. Хоть места кругом казались довольно людными – все же торговый тракт! – опытный старший приказчик все же еще и выставлял походную охрану – по двое всадников впереди и позади обоза. Караульную службу приказчики и служки несли по очереди, не чинясь.
