Мысль Декарта, его идеи о сновидении и злом духе были направлены в определенную сторону — в сторону скептицизма, учения о знании, основное положение которого таково: человек не может обладать знанием. Поэтому мы не можем утверждать, что знаем что—либо. Сам Декарт не был таким уж законченным скептиком, но некоторые его идеи были близки положениям этого учения. Основной вывод из его философских построений следующий: многое из того, что мы считаем реальным знанием, таковым не является. Мы думаем, что нас окружает привычный, до боли знакомый мир, но если Декарт прав, то не знаем этого наверняка, а можем лишь искренне, со всей силой верить в это. Наше физическое тело кажется реальным, но, по Декарту, оно может оказаться всего лишь иллюзией, в которую мы верим. Оба эти положения нашли свое подтверждение в «Матрице».

Разумеется, в «Матрице» существует мир, хоть и не совсем такой, каким мы привыкли его видеть. В этом мире живут люди, но не так, как они полагают. Мы думаем, что живем в убогой квартирке, проводим вечера за компьютером, идем за девушкой с татуировкой в виде белого кролика на плече, попадаем в ночной клуб. Но на самом деле мы всю жизнь спим в специальных контейнерах, служа источником питания для интеллектуальных машин. Поскольку, следуя Декарту и братьям Вачовски (а я склонен им верить), в «Матрице» изображена реальная возможность, мы должны достаточно скептично воспринимать окружающий мир. Он может сильно отличаться от образа, к которому мы привыкли: ведь тогда наши знания о действительности не являются достоверными. Веря, что мир таков, каким мы видим его, мы не знаем этого точно.

Можно обвинить Декарта в слишком высоких требованиях к знанию. Он считал, что знание неразрывно связано с уверенностью: утверждая, что мы знаем что—либо, нужно быть уверенным в этом. А если мы не обладаем такой уверенностью, то не знаем этого. Смягчив требования к связи между знанием и уверенностью, предположим, что мы избавились от скептицизма. Но это допущение не затрагивает сути учения Декарта. Если же нам не нравится, как Декарт использует слово «знание», попробуем перестать употреблять его вообще, и тогда идеи Декарта примут несколько иной вид: человек не может быть уверен ни в окружающем мире, ни в обладании своей телесной оболочкой. Декартовская аргументация остается в силе и по—прежнему будет одной из мощных форм скептицизма.

Существует ли на свете что—то, о чем мы действительно знаем? Если убрать понятие «знание», то в чем мы можем быть уверены в нашем мире? Декарт полагал, что есть состояние человека, в котором он может быть совершенно уверен. Он сформулировал свою мысль в виде афоризма: «Cogito, ergo sum» — «Мыслю, следовательно, существую».

Конечно, это утверждение не означает такой ерунды, как «мы существуем, только пока в состоянии мыслить». Декарт не был простаком. Под влиянием «Матрицы» нам в голову может прийти множество мыслей. Например, что окружающий нас мир не существует в реальности или у нас нет физической оболочки. Эти скептические мысли достаточно последовательны, чтобы оказаться реальной возможностью. Но допустима ли мысль, что и нас тоже не существует? Попробуйте! Если вас нет, то кто сейчас об этом думает? По Декарту, сама мысль о том, что нас не существует, служит доказательством нашего бытия. Сомнение в том, что мы существуем, является гарантией нашего существования: иначе некому было бы об этом думать. Тогда что нам за дело до проделок злого духа? Он не мог бы играть в свои дьявольские игры, если бы нас не существовало. Даже если вся наша жизнь — сон, все равно мы должны существовать, чтобы его увидеть.

Следовательно, Декарт считал, что есть одна вещь, в которой мы можем быть уверены, — наше существование.

С его точки зрения, человек знает и уверен в том, что он есть (для Декарта, как мы уже убедились, знание и уверенность — по сути одно и то же). Нельзя сомневаться в собственном бытии. Из этого положения Декарт сделал важный вывод, который мы рассмотрим в следующей главе. Хотя мы можем сомневаться в наличии телесной оболочки, но не должны испытывать сомнения в том, что все—таки существуем. Следовательно, мы и наша физическая оболочка не одно и то же. По мнению Декарта, наша реальная сущность не имеет физической природы.

Поверите вы или нет, но даже со знаменитым утверждением Декарта — «Мыслю, следовательно, существую» — не обошлось без проблем. Множество ученых, пришедших после Декарта, указывали на то, что человек и в этом не может быть уверен. Немецкий философ XIX века Фридрих Ницше ясно обозначил проблему. Предположим, что вас нет, а есть некая совокупность мыслей, причем некоторые из них создают впечатление, что принадлежат определенному человеку — вам. В следующий момент на смену этим мыслям приходят другие, но среди них одна утверждает, что все они принадлежат вам. Тогда, если эта ситуация будет повторяться с определенной частотой, она приведет к убеждению, что все эти мысли принадлежат одному человеку. В таком случае нет необходимости в наличии определенного владельца этих мыслей. Нужна лишь мысль о том, что и все остальные принадлежат ему; и не важно, существует этот человек в реальности или нет. Таким образом, обладатель некоего множества постоянно сменяющих друг друга мыслей может оказаться умозрительной, не существующей в действительности персоной. Тогда ситуация, при которой совокупность мыслей существует сама по себе, не будет отличаться от случая, когда мысли являются «собственностью» определенного человека. Согласно Ницше, можно быть уверенным в существовании мыслей, но не личности, которой они якобы принадлежат. Вполне вероятно, что есть только мысли, а их владельцев нет.

Это звучит странно, так как мы привыкли думать, что если мысль есть, то она должна кому—нибудь принадлежать. Такое убеждение естественно, но верно ли оно? На его уязвимость еще в XVIII веке указал шотландский ученый Дэвид Юм. Что мы находим, когда сосредотачиваемся на своих мыслях и чувствах, пытаемся проанализировать их? Находим ли мы то, что можно назвать «я»? Встречаем ли мы в своем внутреннем мире это «я»? Юм считал, что существует чувство, а субъекта, которому оно принадлежит, обнаружить невозможно — его нет. Если внимательно вглядеться, можно найти множество различных состояний — мыслей, надежд, желаний, сомнений, чувств, эмоций, — но не персону, которой они принадлежат. Мы искренне верим в субъекта — владельца перечисленных состояний, но нам ни разу не приходилось с ним встречаться. Если Юм прав, то существование личности, которой принадлежат переживания, чувства и мысли, оказывается гипотезой, возникшей на основе этих переживаний, чувств и мыслей. Занявшись самоанализом, мы находим самые разнообразные чувства, мысли, эмоции, желания и пристрастия, которые определенным образом связаны между собой. Мысль может породить эмоцию, а та, в свою очередь, послужит причиной желания. Как объяснить подобную связь? Наиболее вероятным предположением является существование «я» — личности, которой принадлежат указанные состояния. В таком случае вера в существование «я» — это гипотеза или теория, необходимая нам и достойная доверия не потому, что мы нашли «я» в результате опыта, а потому, что существование «я»— наиболее приемлемое объяснение нашего опыта.

Мы твердо убеждены в своем существовании, но если верить Ницше и Юму, эта убежденность зиждется на гипотезе, а не на нашем жизненном опыте. А каждая теория уязвима, в любой момент может выясниться, что она ошибочна. Некоторые теории выглядят более привлекательно, другие — более правдоподобно. Но как бы хороша ни была теория, какую бы проверку временем они ни выдержала, остается вероятность, что она неверна. Следовательно, мы не можем до конца полагаться на теоретические выводы. И, признав правоту Ницше и Юма, не станем утверждать, что наличие мысли свидетельствует о наличии мыслителя.