Невелика потеря, быть может, скажете вы, получив некоторое представление о наших семействах, лучшие представители которых — личности довольно посредственные, а худшие исполнены такой злобы, что уход из жизни и тех и других, возможно, станет событием, которому стоит только порадоваться.

Перед лицом грозных времен я все же лелею надежду, что война вскроет в некоторых из нас (не берусь полагать, что в каждом) качества, которые развеют мой пессимистичный настрой. Но только поймите меня правильно, я не имею в виду, что война способна кого-то облагородить — от этой мысли я далек, — но я не сомневаюсь в том, что она сорвет с нас маску претенциозности, являющейся сомнительной выгодой мира, пылью, которую мы имеем обыкновение пускать в глаза, и вернет нас к нашему истинному «я» — к нашей человеческой или божественной природе или к тому и другому одновременно.

Итак, я готов. Вооружившись пистолетом, который теперь постоянно лежит у меня на письменном столе рядом с ручкой, я решительно настроен до последней минуты жизни писать свою книгу, хотя не могу обещать, что успею закончить ее прежде, чем придется сменить перо на оружие. Мое намерение изложить всю правду кажется теперь далекой мечтой — одним из тех притязаний мирного образа жизни, о которых я недавно упоминал.

Впредь со всей ответственностью обещаю не злоупотреблять вашим терпением и не пользоваться вашим расположением на правах человека, вошедшего в вашу жизнь. Обещаю излагать факты с исключительной простотой и ясностью и постараюсь выстроить весь дальнейший сюжет таким образом, чтобы вы могли домыслить окончание истории в своем воображении в случае, если пуля оборвет мою жизнь раньше, чем я успею дописать роман.

Пока я размышлял обо всем этом, мне показалось несколько неуместным просить прощения за мои упущения или оплошности, но напомню: перед вами труд человека, который слово за словом, предложение за предложением обучается азам сочинительства, поэтому, пожалуйста, будьте благосклонны, если подчас обнаружите в моем творении некоторые неувязки или промахи.

Простите мне мои бренные мысли, ведь я не просто сын своего отца, я всего лишь человек. И да наступит такой день, когда это будет достаточным основанием, чтобы быть любимым.

Последнюю часть предыдущей главы я писал, будучи в хорошем, немного сентиментальном настроении, которое при взгляде со стороны, возможно, было несколько преждевременным. Но варвары пока так и не вторглись на нашу территорию, и ветер еще не доносит до нас запах их одеколона. Может, мне так и не придется воспользоваться пистолетом, который дал мне Люмен. Неплохая концовка романа? После сотен страниц ожидания так ничего и не произойдет. Гири решат, что с них хватит, Галили останется в море, а Рэйчел будет ждать его на берегу, но так больше его и не увидит. Грохот военных барабанов будет постепенно стихать, пока совсем не смолкнет.

Люмен не слишком верил в вероятность мирного исхода событий, ибо спустя несколько дней после нашего последнего разговора принес мне еще два подарка — кавалерийскую саблю, которую он начистил до блеска, и короткую шпагу артиллериста Южной Конфедерации. Ее мой брат тоже пытался отполировать, но это оказалось весьма неблагодарным занятием, поскольку его титанические усилия нисколько не добавили блеска оружию, которое прочно хранило, если можно так выразиться, свою первозданную простоту. Этому оружию чуждо было аристократическое изящество, присущее прочим шпагам, ведь его создали, чтобы вспарывать животы. Стоило взять эту шпагу в руки и ощутить ее вес, как вы понимали: она сама просится пустить ее в ход.

Поболтав с Люменом час-другой о всякой всячине, я вернулся к работе над книгой, когда за окном уже вечерело. Но стоило мне приступить к наброскам сцены посещения Гаррисоном Гири комнаты покойного Кадма и погрузиться в описание некоторых подробностей, как на пороге моего кабинета появилась Забрина собственной персоной. Она сообщила, что меня желает видеть Цезария.

— Так мама уже дома? — заключил я.

— Ты что, издеваешься?

— Нет. Так, мысли вслух. Мама дома. Это прекрасно. Ты должна быть этому рада.

— Я рада, — ответила она, все еще подозревая, что я насмехаюсь над ее прошлыми страхами.

— А я рад, что ты рада. Вот и все. Ты ведь рада?

— Не очень, — призналась она.

— Почему, черт побери?

— Она стала какой-то другой, Мэддокс. Не такой, как раньше.

— Может, это к лучшему, — сказал я, но Забрина, пропустив мое замечание мимо ушей, поджала губы. — А что, собственно говоря, тебе не нравится? Конечно, она изменилась. Она недавно потеряла одного из своих врагов, — Забрина смотрела на меня непонимающе. — Она что, ничего тебе не рассказала?

— Нет.

— Она убила Кадма Гири. Или, по крайней мере, была рядом, когда он умирал. Трудно сказать, что из этого вернее.

— Ну и что все это для нас значит? — спросила Забрина.

— Это я как раз и пытаюсь понять.

Взгляд Забрины упал на оружие, лежавшее у меня на столе.

— Но ты готов к самому худшему?

— Это подарок Люмена. Хочешь что-нибудь взять себе?

— Нет, спасибо. У меня свои способы обращения с людьми, которые дерзнут сюда явиться. Как думаешь, кто будет первым? Гаррисон Гири или его смазливый братец?

— Я и не знал, что ты в курсе, — удивился я. — Скорей всего, они заявятся вместе.

— И все же мне больше хотелось бы встретиться с красавчиком Гири, — продолжала Забрина. — Я нашла бы ему достойное применение.

— Интересно, какое?

— Сам знаешь не хуже меня.

Поначалу откровенность сестры меня изумила, но потом я сказал себе: а почему бы и нет? Истинные краски время от времени проступают в каждом, и Забрина не была исключением.

— Я с удовольствием поимела бы его в своей коллекции, — продолжала она. — У него такая славная шевелюра.

— В отличие от Дуайта.

— Когда у нас есть настроение, мы с Дуайтом можем доставить друг другу немало удовольствия.

— Значит, это правда, — сказал я. — Ты его соблазнила, когда он впервые сюда пришел.

— Конечно я его соблазнила, Мэддокс, — ответила она. — Или ты думаешь, что все время, пока я прятала его в своей комнате, я учила его читать? Видишь ли, сексуальные потребности в нашей семье есть не только у Мариетты, — она подошла к столу и взяла в руки саблю. — Ты и правда собираешься пустить эти штуки в ход?

— Если потребуется.

— Когда ты последний раз убивал человека?

— Такого со мной еще не случалось.

— Правда? — удивилась она. — Даже когда вы с папой пускались во все тяжкие?

— Даже тогда.

— Здорово, — заигравший в ее глазах огонек обещал придать разговору откровенный характер.

— А ты когда-нибудь убивала? — спросил я.

— Не уверена, что хочу рассказывать об этом тебе.

— Забрина, не глупи. Я не собираюсь об этом писать, — при этих словах на ее лице явственно обозначилось разочарование, — без твоего разрешения, конечно, — добавил я.

Улыбка чуть тронула ее губы. Та женщина, которая в свое время мне сообщила — в весьма туманных выражениях, — что ей противна сама мысль об упоминании в книге о своей персоне, оказалась застигнута врасплох тем самым человеком, который в отличие от нее находил эту идею довольно соблазнительной.

— Выходит, если я тебе не скажу и ты об этом не напишешь, то никто никогда не узнает...

— О чем?

Насупив брови, она зажала зубами губу, и я пожалел, что под рукой у меня не оказалось коробки с леденцами или кусочка орехового пирога; единственным, чем я мог ее соблазнить, было мое перо.

— Я изложу все точь-в-точь, как ты мне расскажешь, — заверил ее я. — Клянусь.

— Хм...

Она продолжала молча стоять, кусая губу.

— Да ты просто меня дразнишь, — сказал я. — Не хочешь ничего говорить — не говори. Дело твое.

— Нет, нет, нет, — поспешно выпалила она. — Я хочу тебе рассказать. Теперь это кажется таким странным. Ведь прошло столько лет.