Понял ли это Митчелл? Вряд ли. Но, как заметила Рэйчел, дамы, постепенно к нему приближаясь, пытались ему что-то внушить — со стороны лестницы доносился их мягкий, мелодичный шепот. Однако Митчелл продолжал отмахиваться от них, как от надоедливых насекомых.

— Оставьте меня! — всхлипывая, умолял он. — Уйдите прочь!

Но призраки были настроены решительно и не собирались внимать мольбам своей жертвы. Они обступали его все плотнее, Митчелла уже не было видно за их прозрачными телами, будто он попал в пчелиный рой, который его жалил, жалил и жалил.

Тем временем Рэйчел дотянулась до начала ступенек и, ухватившись за перила, попыталась подняться. Она не была уверена, что сможет устоять на ногах, но понимала, что замешательством Митчелла необходимо воспользоваться, ведь более удобного случая совладать с ним может не представиться. Однако, пока она пыталась встать, наверху появился еще кто-то. Это был Галили. Обнаженный, он пробудился от глубокого сна и, с трудом передвигаясь, морщась от боли, приближался к лестнице.

Митчелл тоже заметил Галили. Нож он выронил и сейчас беспорядочно размахивал руками, изрыгая громкие проклятия и отбиваясь от наседавших от него призраков. Однако при виде Галили им вновь завладела решимость. Подобрав с половиц нож, Митчелл отважно ринулся сквозь завесу своих бестелесных мучителей, чтобы наконец добраться до своего самого главного врага.

Оттуда, где находилась Рэйчел, не было видно происходящего. Митчелл заслонил собой Галили, а Митчелла, в свою очередь, словно облаком, окутали со всех сторон призраки женщин. Воцарилась тишина, и все погрузилось во мрак, но мгновением спустя от чьего-то сильного удара Митчелл, громко вскрикнув, кубарем скатился по лестнице и упал на то же место, где только что лежала Рэйчел. Впрочем, он тут же вскочил на ноги, словно гимнаст после прыжка, и Рэйчел было отпрянула, опасаясь, что он снова на нее нападет, как вдруг увидела, что грудь ее бывшего мужа залита кровью и из нее торчит нож — тот самый кухонный нож. Скривив рот, Митчелл смотрел на Рэйчел широко раскрытыми, полными слез глазами.

— О, детка... — пробормотал он. — Как больно!

Это были его последние слова. Руки Митчелла задрожали, тело обмякло и упало, еще глубже, по самую рукоять, загоняя в себя нож. Однако, даже прощаясь с жизнью, Митчелл по-прежнему не сводил глаз с Рэйчел.

Она не плакала — слезы пришли позже, — но ощутила лишь облегчение оттого, что все наконец кончилось.

Рэйчел взглянула наверх, где, держась за перила, стоял Галили, на лице которого была написана такая горечь, словно Митчелл был его близким другом.

— Я не хотел... — начал он, но так и не смог закончить.

— Неважно, — сказала она.

Не отводя глаз от мертвого тела, он без сил опустился на пол, а женщины Гири выстроились в ряд как будто в траурном прощании.

Вдруг один из духов отделился и, проследовав мимо Галили, стал спускаться по лестнице; Рэйчел узнала эту женщину, лишь когда та одолела уже половину ступенек. Это была Марджи, вернее, смутная копия женщины, некогда носившей это имя. Черты ее лица были лишены завершенности, хотя, пожалуй, в меньшей степени, чем у остальных призраков, — но ее лукаво приподнятую бровь и хитрую усмешку на устах нельзя было не узнать.

Вернее, это была даже не усмешка, Марджи откровенно смеялась, хотя и не так громко и раскатисто, как хохотала в свои лучшие времена. Конечно, это была Марджи, кого еще мог так позабавить лежавший на полу и уткнувшийся лицом в лужу собственной крови труп Митчелла Гири? Кто еще мог взирать с лестницы на поверженного принца, содрогаясь от смеха?

— Я дурной человек, — сказал Галили. — На моей совести много ужасных дел. Очень много... очень страшных дел. И все-таки этого я не хотел. Поверь мне, пожалуйста.

Они сидели на берегу, он разводил собранный из плавника костер, такой же, как тот, что выманил Рэйчел из дома своим ароматом. Его озаренное пламенем костра лицо было так же исключительно красиво, как и лицо Цезарии. Красоты этой, удивительно обнажавшей его душу, было в таком избытке, что на него трудно было смотреть. Самообладание изменило ему лишь дважды. В первый раз, когда он, спустившись с лестницы и переступая через труп Митчелла, угодил босой ногой в лужу крови, а во второй — когда они нашли на веранде мертвого Ниолопуа. Горе охватило Галили с такой силой, что он разрыдался как ребенок, его плач было невыносимо слышать.

Скорбь Галили сделала Рэйчел сильной. Взяв любимого за руку, она вывела его на лужайку и направилась обратно в дом за бутылкой виски и сигаретами. Призраки женщин, которых она ожидала увидеть, вероятно, уже ушли по своим делам, чему она была весьма рада. Не желая знать, какая участь ждет ее мертвого мужа, Рэйчел старалась не думать о том, что дух, покинувший тело Митчелла, которое всегда служило ему предметом гордости, пребывает ныне в растерянности в преддверии ада.

Когда она вернулась к Галили, то уже знала, что ему скажет. Взяв его за руку, Рэйчел предложила спуститься на берег и развести там огонь, чтобы согреться.

С покорностью ребенка он молча отправился собирать плавник для костра, и когда тот был готов, она подала ему спички, чтобы развести огонь. Однако куски дерева после шторма были мокрыми и долго фырчали и шипели, не желая разгораться, но наконец их все же охватило пламя. Лишь после этого Галили заговорил, и начал он со слов: «Я плохой человек».

— Я не боюсь услышать то, что ты собираешься мне рассказать, — сказала Рэйчел.

— И не бросишь меня? — спросил он.

— Что может заставить меня это сделать?

— Я много плохого совершил в своей жизни.

— Не так это ужасно, — сказала она, на что он недоверчиво покачал головой, полагая, видимо, что ей неизвестны его поступки.

— Я знаю, что ты убил Джорджа Гири, — продолжала Рэйчел, — и сделал это по приказу Кадма Гири.

— Кто тебе сказал?

— Старик сам признался перед смертью.

— Не иначе как моя мать заставила его проболтаться.

— Она потребовала, чтобы он признался в этом Лоретте. А я оказалась в комнате случайно. — (Галили впился глазами в пламя костра.) — Не мог бы ты мне кое-что объяснить? Я хочу понять только одно: почему ты это делал.

— Почему я убивал?

— Нет. Почему ты приплывал сюда и проводил время с женщинами Гири? Почему ты ушел из семьи?

— О, — вздохнул он. — Ты хочешь услышать всю историю целиком?

— Да, — ответила она. — Именно так. Пожалуйста, расскажи.

— А можно узнать зачем?

— Потому что теперь я стала ее частью. Полагаю, мое участие началось с того незапамятного дня, как Митчелл посетил наш бостонский магазин. И я хочу узнать, насколько я справилась со своей ролью.

— Боюсь, я не смогу тебе в этом помочь, — сказал Галили. — Потому что сам далеко не уверен, что справился со своей.

— А ты просто рассказывай все по порядку, — предложила Рэйчел. — А в остальном я разберусь сама.

Он кивнул и, прежде чем начать рассказ, глубоко вздохнул. Дым от костра к этому времени развеялся, поленья высохли и полыхали сильным желто-белым пламенем, наполняя окружающее пространство теплыми трепещущими струями воздуха.

— Думаю, все началось с Цезарии... — начал он.

Разумеется, никто не может знать всей истории целиком, равно как в мире не существует ничего цельного, за исключением того монолитного камня, что прославил Геракла. В начале своего труда я самонадеянно заявлял, что воссоздам историю в целости, теперь же я убедился в тщетности своих намерений. Обещая Рэйчел сделать то же самое, Галили обрек себя на такую же неудачу. Однако, поскольку ничего нельзя выполнить без изъянов, я пришел к выводу, что всякий, отважившийся на такую попытку, должен помнить две вещи. Во-первых, провал заведомо неизбежен, поэтому не ругайте себя, а во-вторых, попытайтесь в своем несовершенстве узреть истину. Ведь именно благодаря нашему несовершенству становятся видны наши амбиции и дурные следствия этих амбиций. Постарайтесь понять, что всякий дикий зверь, преследующий прекрасную добычу, обладает собственной красотой.