Комната оказалась недалеко от кабинета, я бросила саквояж на комод и сразу активировала плетение. Пробилась в кабинет и услышала песцовский голос:

— Она всё-таки мне жизнь спасла.

А больше ничего не услышала. Прилетело мне знатно, даже на пол опрокинуло. Нос сразу закровоточил, прямо как у Волкова, когда он перенапрягся. Да уж, не слишком любезно хозяин дома дал понять, что ему не нравятся чужие попытки принять участие в родственных переговорах. Я приложила к носу платок, кровь вскоре перестала течь, но нервы мои это ничуть не успокоило, поскольку в кабинете сейчас разговаривали наверняка обо мне. Я выглянула в коридор, и китаец сразу подскочил, столь преданно глядя, словно целью всей его жизни было исполнение моих самых мелких прихотей. Но дорогу перегородил, так что, скорее всего, ему поручили меня не ублажать, а охранять, чтобы не шлялась по дому по ненужным местам.

Но я всё же попробовала его от себя отослать. Попросила воды. Сначала по-русски, потом на всех известных мне языках. Потом пантомимой. Китаец лишь кивал и улыбался, как заведённый, явно не собираясь никуда уходить. Впрочем, дверь кабинета была закрыта, а значит, вряд ли что сумею подслушать. Да и не факт, что хозяин дома не отслеживает сейчас мои перемещения.

Оставалось только ждать: рано или поздно Ли Си Цын скажет, что он решил. Поддерживая себя мыслями, что я как-никак действительно спасла от смерти его племянника, я открыла саквояж и задумалась. Вытаскивать ли шкатулку, в которой был сейчас Мефодий Всеславович? Помощь от него я получу вряд ли, а вот засвечу чужого украденного домового точно. Наверняка местные домовые к своему хозяину лояльны ничуть не меньше свиньинских и донесут сразу же. Поэтому я достала только учебники.

Но оказалось, что читать не могу. То есть глазами я скользила по строчке, буквы складывались в слова, а слова в предложения, но смысл этих предложений ускользал, никак не желая становиться чем-то понятным. Я отбросила книги и принялась ходить по комнате, меряя её шагами вдоль и поперёк. Что-то подсказывало, что от Волкова было бы сбежать куда проще, чем от этого доброжелательного толстяка, который уже выделил мне комнату для проживания.

Окно выходило в сад. Но смотреть было ровным счётом нечего: там царила полнейшая тишина и лежал белейший никем не потревоженный снег. Если Ли Си Цын и превращался в двухвостую лисицу, то катался только по дому, распугивая прислугу. Прогулки на свежем воздухе он точно не жаловал. Или у него было для этих целей загородное имение, совсем как у Рысьиных, с флигелем для оборота.

Я положила учебники в саквояж и извлекла газеты, которые притащил с утра Песцов и которые я забрала, когда собиралась, чтобы не оставлять ничего, на чём могли бы быть мои следы или мой запах. Сверху лежала как раз та газета, из-за статьи в которой Песцов прибежал так рано. Теперь у меня появилась возможность ознакомиться с ней без лишней торопливости. Статью про украденного Волковым домового я прочитала с большим интересом. Автор рассуждал, что грозит похитителю: штраф или тюрьма. Жаль, что не получилось ни того ни другого: вёрткий Волков выскочил из ловушки почти без потерь. Разве что с репутационными, о которых любит переживать Песцов. Но в случае Волкова считать ли эти потери потерями? У него есть определённая репутация и подобные происшествия её только укрепляют. Вон с каким восхищение пишет журналист о том, что кража домового требует сильной магии, что абы кому такой трюк не провернуть. Словно заранее даёт индульгенцию вору. Хотя мне кажется, что воровство оно всегда воровство и укравший хоть серебряные ложки, хоть домового должен понести наказание. Если это, конечно, будет доказано. А то так и меня можно обвинить…

С этими мыслями я просматривала газету, но больше ничего интересного там не нашлось, разве что очередная реклама песцовского магазина, в котором меня уже пообещали не обслуживать. Правда, было это, ещё когда я была Анной Дмитриевной, поэтому Песцов мог пересмотреть своё решение.

А вот в следующей газете интересно нашлось. Ещё какое интересное! Если бы я была в облике рыси, то вздыбила бы шерсть и шипела бы от возмущения. А всё потому, что статья была посвящена сближению правящего семейства с представителями мелких кланов, а именно: великой княжны Ольги Александровны с Николаем Хомяковым. Причём наглый писака на полном серьёзе размышлял, что может получиться из такого брака и кто будет играть ведущую роль в семье. Статью иллюстрировала фотография, по которой совершенно не было понятно, сопровождал ли Николай великую княжну по долгу службы или у них было свидание. Понаписать-то можно всякого. Княжна выглядела довольной сытой хищницей, настолько довольной, что хотелось взять ластик и стереть это довольство с физиономии. И саму княжну стереть. Жаль, ластика не было и даже завалящего карандаша не нашлось, чтобы подправить внешность княжны в сторону, близкую к идеалу в моем понимании. Хомяков же счастливым не казался. Но может, это просто временная размолвка. Я в отвращении скомкала газету и отбросила на пол. Кажется, я задержалась больше необходимого по дороге в Царсколевск. Пора там появиться и показать обнаглевшей львице, чей хомяк.

В дверь постучали, я предложила войти, но добилась лишь того, что постучали вновь. Пришлось открывать самой. За дверью стоял китаец, держащий в раках яркий шёлковый халат, расшитый цветами и дивными птицами. Внезапно около уха словно что-то разбилось и ворчливый голос Ли Си Цына приказал:

— Всю одежду, принадлежавшую крэгу, передайте Вану, её нужно срочно уничтожить. Пока обойдётесь халатом. Потом посмотрим.

Китаец кланялся и протягивал халат, а я очень сомневалась, стоит ли выполнять распоряжение: оставшись совершенно без одежды, куда сложнее будет добираться до Царсколевска. Конечно, у меня есть звериная форма, но тогда придётся тащить саквояж в зубах, что не слишком удобно.

С другой стороны, Мефодий Всеславович тоже говорил, что нельзя использовать эту одежду, а если бы у хозяина этого дома были бы нехорошие планы в отношении меня, ему не составило бы труда их выполнить, не прибегая к таким сложностям. Так что я немного помедлила и пошла переодеваться.

Время до обеда я провела, отнюдь не кутаясь в халат и заламывая руки от осознания безысходности: если уж появилась возможность перекинуться без опасности выдать себя, почему бы ей и не воспользоваться? Сам Ли Си Цын в курсе о том, что я оборотень, и наверняка позаботился о том, чтобы посторонние не узнали, что в доме есть лишний гость. А уж в какой форме этот гость, не всё ли равно?

Поэтому халат, пропахший чужими духами, пусть и очень лёгким, я с облегчением скинула на кровать, а сама перетекла в рысь. Ощущала я себя при этом так, как маленький ребёнок, которому давно пообещали купить мороженое и наконец соизволили. И вот, первый кусочек уже во рту, тает сладкой свежестью, заставляя забыть обо всём, что не мороженое…

Увы, выяснилось, что с контролем звериной формы у меня всё так же плохо. Когда я смогла более-менее прийти в себя, обнаружила, что у Ли Си Цына стало на одну подушку меньше, а пух летал по всей комнате, создавая иллюзию метели, бушевавшей сейчас и внутри меня. Я порадовалась, что пришла в себя до того, как успела нанести комнате существенный ущерб, выплюнула уголок второй подушки и стыдливо замела под кровать останки первой и разодранные в клочья газеты, понадеявшись, что в этой комнате убирают не ежедневно. Радовало только то, что больше ничего я не успела испортить.

И чтобы и дальше ничего не испортить, я занялась упражнением, на котором настоял Мефодий Всеславович, когда меня при переходе в рысь понесло не туда: я начала менять обличье без остановки, чувствуя, как мягкий дурман, возникавший при переходе в зверя, потихоньку отступает, оставаясь лишь на задворках сознания, а мыслить я теперь могла здраво в обеих ипостасях. Или почти здраво: пусть ужасно хотелось побегать, но грызть подушки больше не тянуло. Я успела успокоиться и даже немного поспать.