Как ни иронично, но ему хотелось общества и внимания своей жены, которую прежде он так сильно избегал.

Он не был уверен, что его интерес построен на романтических чувствах. Но обновленная Биа была… интересной. Ее мышление, неожиданные действия, свободная манера речи и даже переменчивая внешность все было таким… освежающим.

И он не хотел лишиться этого, потому что понимал: если его очарует суженая и он поддастся на эти чары, Беатрис… обновленная Биа никогда его к себе даже близко не подпустит, вплоть до развода, а после уйдет без всяких сожалений, ни разу не обернувшись.

Потому, когда эта знаменательная встреча все же произошла, он не мог не испытать… облегчения и некоторого недоумения.

Не было никакого пресловутого «притяжения суженых», о которых не раз упоминал Азеф. Не было никакого очарования в этой юной девушке, глаза которой загорались лихорадочным блеском, когда она смотрела на него жадно и пристально.

От этого взгляда он ощутил раздражение наравне с чувством неприятного дежавю. Но в тот момент его занимали совсем другие мысли. Смотря на свою невозмутимую жену, он не мог не улыбнуться, так как его интерес нисколько не угас.

Это было своего рода показателем того, что его воля не подавлялась «благословением», что внушало призрачную надежду. Раз власть метки не безусловна, то ей можно противиться?

Этот вопрос он стал изучать с настоящим остервенением, жертвуя сном и отдыхом, но, не смея пренебрегать редкими возможностями побыть в компании Беатрис, что случалось только в случае совместных трапез. К несчастью, эти редкие возможности были испорчены присутствием Лурии. С другой стороны, находясь в обществе двух женщин, одна из которых была законной женой, а другая предназначенная судьбой, Дион не мог не заметить очевидный контраст.

И чем ярче он проявлялся, тем в более отчаянном положении мужчина себя ощущал. Теперь уже отрицать было глупо, как и предполагать какую-либо ошибку: Дион был всерьез увлечен своей женой и… не хотел разводиться.

Однако, чем больше он искал выход, тем в большую пучину отчаяния погружался. Не было ни одного случая за всю историю, что человек мог отказаться от парной метки. Были прецеденты, когда в случае несчастного случая один из пары погибал, но метка никуда не девалась и вдовцу ничего не оставалось, кроме как коротать свой век в одиночестве без возможности взять в жены другую женщину, так как ограничения все еще действовали ,и он оставался предан лишь своей погибшей суженой. Но из пяти подобных зафиксированных, лишь один предпочел одиночество до конца дней. Остальные четверо не могли смириться с потерей и уходили вслед за возлюбленными в течение года.

Его обнадеживало то, что, не считая физических ограничений из-за метки, Дион не испытывал к леди Лурии вообще никакой симпатии, потому не мог опустить руки.

Сколько ни искал, сколько ни бился головой в поисках возможности, упирался в стену, а меж тем, отведенное время истекало так же стремительно, как песок, ускользающий сквозь пальцы.

Единственное, чего он с таким трудом добился – подтверждение того, что нет юридического закона, заставляющего суженых жениться. На гнев храма по этому поводу ему было плевать.

Однако даже это не было большим утешением. Какой толк в этом, если метка все еще будет его ограничивать? Согласится ли Беатрис остаться с мужчиной, который не сможет к ней даже прикоснуться? Дион даже не сомневался в ответе, потому чувствовал себя невыносимо подавленным и несчастным, когда возвращался в экипаже на очередную деловую встречу, пока, точно направленный невидимой рукой, не оторвал потухший взгляд от пола, чтобы посмотреть на улицу.

После этого он громко потребовал возничего остановить экипаж, чем напугал старого работника и, не дожидаясь полной остановки, выпрыгнул на мощенную камнем улицу практически на ходу, лишь ради того, что услышать последние истерично-громкие собственнические заявления Лурии в сторону его жены, которая имела вид раздосадованный и явно смущенный выходкой навязчивой гостьи.

В тот момент Беатрис была так похожа на него самого во времена, когда ему приходилось терпеть выходки своей на тот момент еще невесты.

Он и сам не понял, как начал говорить, не сдерживая свое негодование, злость и злую иронию. В последний раз настолько откровенным в своих чувствах он был лишь тогда, когда честно признался Беатрис, что никогда ее не любил и, вероятно, не полюбит.

От иронии ему хотелось горько смеяться, особенно, когда Беатрис, не желая больше в этом участвовать, без всяких колебаний ушла, даже не обернувшись.

Виконт Дион Краун, смотря ей в след, не обращая внимания на плачь и стенания его суженой, с тоской понимал, что так и будет… Вскоре его жена точно так же уйдет, чтобы быть счастливой где-то там, без него…

Как только она растворилась в толпе вместе со своей младшей сестрой, Дион почувствовал, что и его в этом месте больше ничего не держит. Его не беспокоила ни молодая девушка, которая бросалась ему на грудь с требованиями, упреками и угрозами. Его не волновали ни многочисленные свидетели. Он даже ни разу не задумался о последствиях подобного скандала и того, как это отразиться на его семье.

Прежде он инстинктивно в первую очередь задумывался о чести своего рода, теперь же он даже не вспоминал об этом, все еще видя в мыслях образ стремительно удаляющегося женского силуэта в гуще толпы.

Вернулся он домой уже поздно вечером еще более потерянный и подавленный. Он чувствовал себя пьяным, не обращая внимания ни на дворецкого, который привычно и преданно встретил его на пороге, с тоской и тревогой смотря в лицо своего молодого господина, ни на отца, которого встретил на лестнице, ведущей на второй этаж. Отец хотел было что-то ему сказать, но увидев выражение лица своего сына, выругался и передумал, мимолетно предупредив, что они поговорят завтра.

Дион по привычке плелся в свой рабочий кабинет, избегая жилого крыла там, где его спальня была отделена всего одной стеной со спальней Беатрис.

Сейчас он не был уверен ни в своих чувствах, ни в силах и боялся совершить ошибку, потому намеревался сегодня ночевать в кабинете.

Открыв дверь, он зажег свет, а после увидел на своем столе заботливо укрытое блюдо с поздним ужином.

Вместо прежней несносной привычки караулить его до поздней ночи в столовой, теперь его жена распоряжалась в дни его задержки готовить ему легкие перекусы или несложные блюда, не требующие дополнительного разогрева, чтобы он не голодал и не доставлял неудобств прислуге.

Понемногу он начинал привыкать к этой вежливой и ненавязчивой заботе. Но сейчас, вместо чувства голода, от этого проявления заботы Дион ощутил горечь, которую было сложно выразить словами.

Словно сомнамбула он хватил канцелярский нож со стола, подошел к настенному зеркалу, после чего с презрением и мрачной решимостью посмотрел в свое отражение покрасневшими глазами. После ленивым движением ослабил узел своего галстука.

***

Это был поистине утомительный день.

После просто феерического фиаско, который я пережила на площади в декорациях чайной, не оставалось ничего иного, как завершить прогулку и отправить сестру в отчий дом, заверив, что я в порядке, о чем слегка слукавила.

На оскорбления и угрозы Лурии мне было плевать, пока это касалось меня одной. Но, к несчастью, теперь это уже не могло не затронуть остальных.

Не сомневаюсь, что слухи разнесутся как лесной пожар, потому вскоре придется держать ответ перед старшими представителями рода Харт. И сомневаюсь, что им подойдет тоже легкомысленное объяснение, коим я наградила младшенькую.

А учитывая неожиданно темпераментную натуру Пени, уверена, она возьмет на себя весьма красочное повествование в деталях. Вероятно, чрезмерно приукрашенное, что я проконтролировать уже не смогу.