Гасанов никогда не лгал старику.

— Неважно, — признался он.

— Вот видишь!

— Я понимаю, Икрам-ата, но так получилось…

Старик задумался на короткое мгновение и сказал:

— Придется осторожно обшарить все комнаты. Не сразу, а постепенно, не торопясь. Клинок надо отыскать.

— Понимаю.

— Вот так. — Икрам-ходжа медленно поднялся, вновь вошел в воду и поплыл к своему берегу.

В рапорте старшего лейтенанта Сивко на этот раз сообщалось следующее:

"У жилицы Халиловых Людмилы Николаевны возникает что-то вроде романа с неким Гасановым Ирматом.

Гасанов приехал из Бухары, где живет постоянно и работает ответственным исполнителем какой-то артели.

В Токанде он проживает без прописки на Огородной улице, 96, в доме, принадлежащем Ташматову, человеку без определенных занятий.

Выяснилось также, что во дворе Ташматова стоит автомашина "Москвич", которую работники ОРУДа неоднократно видели на улицах города (номерные знаки Бухары). Есть основание предполагать, что владельцем "Москвича" является Гасанов. Он пользуется этой автомашиной. Необходимо проверить через автоинспекцию документы на машину и фамилию владельца.

Вчера Гасанов дважды заходил в дом Халиловых и выходил оттуда один.

Полное описание внешности Гасанова прилагается".

Наруз Ахмед лежал в саду под яблоней. Рядом на подносе стояли два чайника с остывшим зеленым чаем и пиала.

Утро обещало жаркий день. На небе не было видно ни единого облачка. Царило полное безветрие. Сквозь густой и плотный зеленый свод пробивался солнечный свет и пятнами пестрел на земле.

Ветка яблони, отяжеленная зрелыми плодами, свисала над самой головой Наруза Ахмеда и едва не касалась его лица.

В хаузе[18] у дувала лениво поквакивала лягушка.

Тишина и нежные ароматы цветов располагали к бездумному отдыху, но Наруз Ахмед даже не помышлял о покое: нервничая, ругаясь про себя, он с нетерпением ожидал прихода Икрама-ходжи.

Неудачи озлобили Наруза Ахмеда. Когда выяснилось, что и Гасанову не удалось обнаружить клинок в доме Халиловых, Наруз предложил свой план, в котором видел теперь единственный выход из затруднительного положения.

Особенно злился Наруз Ахмед на Икрама-ходжу. Все усилия старика казались ему бестолковыми, трусливыми, громоздкими. Дело с клинком приняло затяжной и поэтому опасный оборот.

Да и вообще старик изрядно надоел Нарузу Ахмеду. Вопреки утверждениям Керлинга, Икрам-ходжа, помимо всего, скучен, как дорога в пустыне. Правда, на две темы он мог говорить без конца: это о разного рода кушаньях и о своих любовных похождениях в прошлом. На худой конец, разговоры и на эти высокие темы могли бы быть терпимыми. Но беда в том, что старик оказался никудышным рассказчиком. Он говорил долго, вяло, бесконечно повторялся. Если бы он оказался в затруднительном положении Шахразады, то можно не сомневаться, что палач отрубил бы ему голову в первые же сутки. От нудных историй Икрама-ходжи у слушателей начинало ломить зубы.

Наруз Ахмед протянул руку, зло сорвал яблоко, висевшее перед глазами, надкусил его и швырнул в сад.

Он пролежал на супе еще около часа, пока в калитке вновь не щелкнул ключ. Во двор вошел омытый семью потами Икрам-ходжа. Толстяк дышал, как загнанная лошадь, и утирал пот с лица огромным платком. Он направился прямо в дом и, спустя некоторое время, вышел в сад в одних шароварах и сорочке.

Примостившись на краю супы, старик молча посидел, а потом многозначительно сообщил:

— Уехал… Вместе с ней уехал…

Наруз Ахмед молчал.

— Я что-то не верю в эту поездку, — продолжал старик. — Вот ты говоришь…

Наруз Ахмед, между тем, ничего еще не говорил. Он ожесточенно грыз ветку.

— …Ты говоришь, что Гасанов глуповат, — развивал свою мысль старик. — Но скоро ты убедишься в обратном!

Наруз Ахмед опять промолчал. Ему не хотелось спорить попусту. Старик упрям, как осел, и переубедить его почти невозможно. Против последнего, предложенного Нарузом Ахмедом плана он так яростно возражал, так плевался и кричал, что они едва не рассорились.

Наруз Ахмед подметил в этом толстяке еще одну пакостную черту: все то, что предлагал он, Наруз, старик неизменно пытался осмеять и отвергнуть, но сам взамен ничего дельного не предлагал. Так и с последним вариантом: старик считал его и опасным, и непродуманным, а своего не выставил. Лишь пригрозив Керлингом и ссылаясь на его поддержку, Наруз Ахмед уломал старика. Согласие его было необходимо не для перестраховки, а потому, что без помощи нельзя было обойтись. И не столько без помощи Икрама-ходжи, как Гасанова, с которым Наруз Ахмед лично ни разу еще не встречался. Гасанов даже не предполагал о существовании посланца "с той стороны". Но и согласившись, Икрам-ходжа не переставал ворчать и находил все новые и новые недостатки в плане. Вот и сейчас он начал скрипучим голосом:

— Когда человек ослеплен ненавистью, он не видит пути и сам лезет в зубы дракона. Ненависть не должна руководить рассудком. Я понимаю, сын мой, почему ты ненавидишь Халилова, его жену, сына. Отлично понимаю, но не одобряю твоих действий…

"Избавь меня, аллах, от глупых друзей, а с врагами я и сам справлюсь", — вспомнил Наруз Ахмед старую поговорку. Глаза его сузились, он вскочил, взялся рукой за толстый сук яблони и так стал трясти его, что яблоки градом посыпались на землю.

— Змею надо брать за горло, — сказал он и снова потряс невинную яблоню. — Они все трое захлебнутся в собственной крови. Но прежде я достану клинок…

Икрам-ходжа с испугом смотрел на посланца Керлинга. Сетка лиловых жилок на его лице проступила более отчетливо.

"Опасный человек, — подумал старик. — Очень неосторожен в своей ненависти. Такому нельзя доверять серьезных дел. Надо предупредить об этом Керлинга. Этот бешеный шакал и нас может погубить". Но Нарузу Ахмеду он сказал:

— Сегодня четверг. Подождем… Время покажет.

В субботу утром, как только подполковник Халилов пришел на работу, его вызвал к себе военком и сказал:

— Вчера вечером звонил Куприянов. Приказал командировать вас в Ташкент. Ночью пришла об этом телеграмма. Вот, читайте…

Подполковник взял из рук начальника телеграфный бланк и прочитал:

"Подполковника Халилова немедленно командируйте Ташкент для переговоров тчк явиться отдел кадров понедельник Куприянов".

— В чем дело? — спросил военком.

— Ничего не понимаю, — развел руками Халилов.

— Не скромничайте! Наверное, рапортишко подавали? Не понравилось в Токанде?

— Что вы, товарищ полковник! И мысли такой в голове не держал.

— Серьезно?

— Даю слово.

— Хм… Непонятно.

— Заверяю вас, что и не думал ни о каком переводе.

— Верю. Что ж, поезжайте. Я отдал распоряжение заготовить документы. Выезжайте завтра утром. Иначе не поспеете к понедельнику. А если начнут сватать куда-нибудь, звоните мне, будем отбиваться вместе.

— Спасибо. Я так и поступлю. Разрешите мне уйти сегодня на два часа раньше?

— Пожалуйста…

И без того неважное настроение Халилова вконец испортилось. Он и в самом деле никуда не подавал рапортов и не думал ни о каком переводе. Работа и жизнь в Токанде вполне устраивали его. Халилов вообще не любил прыгать с одного места на другое: он очень неохотно переезжал из Бухары в Токанд, хотя перевод был с повышением по службе. А теперь ему совсем не хотелось покидать этот небольшой уютный городок. И о чем могут быть переговоры у полковника Куприянова? Вероятно, о переводе. Может быть. Но куда? На самостоятельную работу? Да, вызов этот не ко времени. Нехорошо сейчас оставлять женщин дома одних. Поведение жилицы все более тревожит подполковника. Поворот в ее поведении так разителен, что все диву даются. Людмила Николаевна почти устранилась от домашних дел, не бегает уже по утрам на рынок, ее редко можно было видеть за общим столом, утренней зарядкой занимается одна Анзират. Людмила Николаевна вся поглощена романом с Гасановым. Они встречаются ежедневно и по нескольку раз в день.