– Что?

– Разрешите мне пробежаться.

Шелестов помолчал и потом сказал:

– Поздновато, дорогой.

– Я в один миг обернусь. На лыжах, а вы езжайте потихоньку. Честное слово, я мигом слетаю, а вдруг да наткнусь.

– Наткнешься, выцеливай под сердце, а то уйдет. Крепкий зверь сохатый, а этот больше лошади, – вмешался Быканыров.

Шелестов раздумывал. Он опасался, что горячий по натуре лейтенант увлечется погоней, и след сохатого заведет его куда-нибудь.

А Петренко умолял:

– Товарищ майор, ведь скоро привал делать будем. Я по своему же следу и вернусь. Вернусь и доложу, что сохатый готов, испекся. Честное слово.

"А в общем, ничего страшного нет, – подумал между тем Шелестов. – Мы все равно сейчас должны сделать привал".

Петренко смотрел на Шелестова просящими глазами, а тот все еще колебался.

На подмогу пришел Быканыров.

– Зачем думаешь? Пусти лейтенанта. Пусть пробежится.

– Ладно, – сказал майор. – Только строго с одним условием: через полчаса не увидите сохатого – обратно.

– Есть, через полчаса обратно.

Петренко быстро снял с нарт лыжи и палки, опустил голенища торбазов, достал из сумки обмотки и перемотал икры, чтобы они не ослабли, поднял голенища, поправил ремень винтовки, встал на лыжи и с места пошел крупным шагом.

Он выбежал из распадка на пригорок и размашисто пошел дальше.

– Однако, шибко бежит, – одобрил Быканыров и поцокал языком.

– Да, лыжник из него первоклассный, – согласился Шелестов, провожая глазами удаляющуюся и уменьшающуюся фигуру молодого офицера.

– А не заведет его сохатый в дебри? – высказала опасение Эверстова.

– Я ему установил срок, – коротко ответил Шелестов.

Петренко оказался точным. Едва успели Шелестов, Быканыров и Эверстова распрячь оленей на месте, избранном для привала, как лейтенант оказался тут как тут.

Он бросил на снег большого черного глухаря, рассмеялся и сказал:

– Вот вам и сохатый! Ровно на тридцатой минуте смотрю, сидит царь-птица, а сохатого нет. Ну, думаю, чем пустым возвращаться, сшибу его, и сшиб.

– Вот как! – заметил Быканыров. – Однако, у лейтенанта глаз хороший.

– Не спорю, не спорю… – согласился Шелестов.

Таас Бас осторожно обнюхал убитую птицу. У собаки была такая поза, будто глухарь сейчас взлетит и бросится на нее.

Быканыров поднял глухаря, пощупал.

– Мало-мало суховат, старик-птица.

– Ничего, – сказала Эверстова. – На огоньке он помолодеет.

– Ну, за работу, товарищи, а то темнота наваливается, – подал команду Шелестов. – Силы распределим так: за тобой, отец, – обратился он к Быканырову, – дрова и костер. Я с лейтенантом буду разбивать палатку, а Надюша позаботится об обеде.

Эверстова рассмеялась.

– Что вы, какой обед, Роман Лукич, на ночь глядя. Скорее ужин.

– Надо совместить и то и другое, – предложил Петренко.

– Правильно, – одобрил Шелестов. – Принимайтесь за работу…

Из всех четырех одному лейтенанту Петренко предстояло впервые ночевать в тайге, на снегу, при чуть ли не пятидесятиградусном морозе. Он еще не представлял себе, как это будет, хотя много раз мечтал о такой возможности. Сейчас он больше всего опасался, чтобы кто-нибудь ненароком или умышленно не намекнул на то, что он новичок в тайге. Но каждый был занят своим делом.

Старый охотник отправился ломать сухостой. Эверстова копалась в мешках с продовольствием. Таас Бас, несмотря на большой перегон, не улегся, а рыскал вокруг стоянки, что-то вынюхивая, к чему-то прислушиваясь. Олени паслись. Они разгребали копытами снег, зарывались в него головами и щипали промерзший ягель.

Снегу тут было так много, что олени подчас почти полностью скрывались в нем, и были видны лишь их коротенькие подрагивающие комочки пушистых хвостиков.

Шелестов и Петренко саперными лопатами очистили от снега до самой земли квадратную площадку размером три на три метра.

– Вот тут мы и будем спать, – сказал Шелестов и, вооружившись топором, подошел к густой ветвистой елке. Он стукнул по стволу елки обухом и отпрянул. Ветви уронили нависи снега, иней и очистились.

– А теперь мы ее вот так, – продолжал майор, расчистил у подножья елки снег и начал сильными ударами рубить дерево под самый комель. Елка вздрогнула, издала звук, похожий на скорбный вздох, как бы задумалась на короткое мгновение, потом накренилась, скрипнула и с шумом рухнула на снег.

"Отжила свой век", – с грустью подумал Петренко. Ему всегда было грустно, когда рубили деревья.

Майор, ловко орудуя топором, обрубал у поверженной елки мохнатые ветки.

– Это будет наша постель. Вместо матрацев. И ничего лучшего не придумаешь.

Лапчатую хвою перенесли и уложили на очищенное от снега место. Образовался многослойный мягкий настил.

В центре квадрата поставили на землю круглую аккуратную небольшую железную печку. От нее вывели жестяную трубу. Там, где железо должно было соприкасаться с тканью палатки, майор закрепил широкий асбестовый поясок.

Потом Шелестов и Петренко сняли с нарт меховые спальные мешки и уложили на хвойном настиле.

– А теперь все это накроем, и делу конец, – сказал Шелестов. – Вам, надеюсь, приходилось ставить палатки, товарищ лейтенант?

– И не раз, товарищ майор.

– Ну, и отлично. Так значит ваше имя Григорий?

– Да, вообще-то Григорий, а на родине звали Грицько.

– Грицько – это хорошо звучит. Грицько… Петрусь… Василь.

– Это по-украински.

– Ну, что ж, Грицько. Тащите сюда палатку, а то мы запаздываем. Видите, товарищ Быканыров уже развел огонь.

Палатка из плотного полотна закрыла целиком расчищенное и застланное хвоей место. Майор вбил наискосок в мерзлую землю четыре кола, закрепил растяжки, вывел в специальное отверстие конец трубы.

– Вот и все, готово, – сказал Шелестов, поправляя полог палатки. – Да и пора.

В небе уже высыпали звезды.

Старик Быканыров поставил по обе стороны костра рогатины и положил на них жердь. На жердь он водрузил котел и широкодонный чайник, туго набитый снегом.

Шелестов и Петренко подошли к костру. Жадное пламя уже вскидывалось вверх, освещая все вблизи, и звезды на небе как бы погасли.

Эверстова отсчитывала из мешка промерзшие и гремящие, как орехи, пельмени. Глухарь, подстреленный Петренко, лежал уже ощипанный и выпотрошенный.

Быканыров закрепил глухаря на вертеле и подвесил над огнем.

Петренко полез в самую чащу тайги, погружаясь почти по пояс в снег. Возвратился он с большой охапкой сухих дров, которые снес в палатку. Этого количества топлива показалось ему мало, и он решил принести еще. А когда вернулся вторично, из трубы уже вился дымок.

– А что будет, если я обложу палатку снаружи снегом? – спросил Петренко.

– Однако, теплее будет, – ответил Быканыров.

Лейтенант схватил лопату, принялся за работу и через несколько минут осуществил свой замысел.

Быканыров в это время оттащил в сторону нарты и поставил их по порядку на выход.

Надя повернула вертел, на котором румянился и исходил соком глухарь.

Огонь костра темнил все вокруг. Чем ярче полыхал огонь, тем, казалось, ближе придвигалась к костру ночь и обступала сидящих вокруг четырех людей. И одновременно все выше и выше поднимался черный купол неба.

Огонь лизал, жадно обгладывал сухие поленья, зло шипел, пофыркивал, с треском выбрасывая из костра снопы искр.

– Сосна горит. Ишь, какую искру дает, – заметил Шелестов, покуривая папиросу.

– Береза, однако, лучше сосны. От березы тепла больше, а дыму совсем нет, – сказал Быканыров.

– А вот дуб, тот совсем как уголь горит. Жаль, что в тайге не растет дуб, – вставил Петренко.

Таас Бас уже окончил обход местности и лежал сейчас поодаль от костра, положив большую голову на свои мощные лапы. Его глаза на свету казались зелеными светящимися точками.

Костер разгорался все ярче, все жарче, как бы вызывая на поединок лютую стужу. Но понадобилось бы очень и очень много огня, чтобы хотя на полградуса сбавить леденящий душу мороз. Он отступил лишь на какие-нибудь метр-два от костра, а дальше обжигал с неменьшей силой, чем и огонь.