Как очень ехидно заметил Михалыч, запуск алюминиевого завода «освободил наши детородные органы от римских клещей». И он был прав, по крайней мере в том, что дальнейшее развитие энергетики перестало полностью зависеть от поставок меди из Рима. То есть никто от закупок меди отказываться и не собирался, но теперь «в случае необходимости» обмотки моторов и генераторов можно было и из алюминия делать – а «необходимость» нарастала с каждым днем. Причем так быстро нарастала, что после некоторых сомнений и размышлений на всех «мобильных электростанциях» генераторы теперь ставились новые, с алюминиевыми проводами – копии первого «китайского» генератора самой первой электростанции. Правда, «мобильных»-то делалось про штуке в неделю, так что пока медь экономилась как-то не очень – но хоть что-то!
– Забавно, что независимо от того, сколько меди делают римляне, мы больше сотни тонн в год у них получить не можем, – заметила Лера, зайдя к Лизе в начале июля.
– Что значит «независимо»?
– По разным историческим источникам в Риме годовое производство меди или две тысячи тонн, или пятнадцать тысяч. Ну а если судить по той информации, которую удалось вытянуть из Тихона, где-то в районе десяти-двенадцати тысяч – то есть мы выкупаем около одного процента, меньше даже. Саша Гаврюшина говорила, что согласно экономической теории без особого влияния на уровень цен с рынка можно вытащить до тринадцати процентов товара, но мы, даже предлагая заметно выше рыночной цены, больше ста тонн почему-то купить не можем.
– Михалыч говорит, что теперь можно на алюминий изрядную часть электрохозяйства перевести…
– Ага, щяз все бросим и начнем переводить. В год десять тонн алюминия прям немедленно спасут нашу энергетику…
– Сейчас мы сделали только четыре тонны… кстати, я не совсем поняла почему алюминия так мало получается, ведь по расчетам…
– Я вчера с Женей говорила, не по этому поводу конечно, но промелькнуло в разговоре. На нашей технологической базе мы не можем поддерживать требуемые режимы по току и напряжению. Она сказала, что было бы проще – и выгоднее по электричеству – не девять электролизеров ставить, а минимум штук по пятьдесят: там чего-то с трансформаторами и ртутными выпрямителями связано, я не поняла, но ты можешь ее саму спросить. Но если в детали не вдаваться, нужно не мегаватт с копейками электричества для завода, а минимум мегаватт пятнадцать-двадцать.
– То есть много больше чем у нас вообще есть…
– Наплевать и забыть. По большому счету алюминий нам нужен чтобы фосфид из него делать, а для этого не тонны, килограммы нужны и алюминия для фосфида мы уже лет на двадцать вперед наварили. Так что у Жени сейчас попросту новый учебный комбинатик работает, а вот когда будет у нас много всего…
– Всего чего? – улыбнулась Лиза.
– Много электричества, специалистов-алюминщиков, просто людей…
– Я начинаю думать, что много людей – это зло.
– Много людей – добро. В Риме, вон, почти миллион народу живет… ну, тысяч шестьсот на самом деле, Даша рассказывала, что второй раз в эту помойку она даже под страхом смертной казни не поедет. Но если учесть, что в римской империи народу уже миллионов шестьдесят… нам только патроны к пулеметам делать человек пятьсот потребуется.
– Ты хочешь всех их убить?
– Пока этот мальчик там императором, нам особо опасаться нечего. Но когда его убьют…
– Если убьют.
– Когда убьют: там экономика катится в сраное говно, одновременно и народ бузить начинает, и сенаторы недовольство проявляют, так что у Гордиана перспективы… практически без вариантов. А следующие императоры могут решить, что наши достижения они и у себя в империи повторить сумеют. И вот тогда производительность патронного завода будет очень важна. Так что лишние люди будут нам совсем не лишними.
– Ага. И сейчас они рождаются у нас со скоростью больше шести тысяч в год, а их всех еще учить надо. И кто этим займется?
– Ты конечно. Сама смотри: летом педучилище выпустило уже полтораста учителей, вполне годных для начальной школы. Куда пойдет, между прочим, меньше трех тысяч детишек. По человекорылу на небольшой класс, если даже на вторые классы народ распределить сразу, то по сорок детишек на учителя. Для начала терпимо, тебе не кажется?
– Это сейчас, а что будет через три года?
– Дочь твоя кому второй корпус педа строит? Через три года оттуда выпустится первая сотня преподавателей-предметников и уже четыреста «начальников». Да и нынешние, если не все, то половина как минимум, и опыта поднаберутся, и знаний. И это я не считаю пока Орловский пединститут.
– Вот уж институт…
– Ярославна, между прочим, сейчас готовит спецвыпуск уже не учителей, в преподов как раз для пединститута. Да, хреноватых – но по нынешним временам их всех минимум членкорами академий разных назначать можно. Задача всю эту братию прокормить и одеть-обуть не стоит: Саша по два трактора в неделю клепает, а четыре килолошадки от Марка Ливия потребности в гужевом тягле практически полностью закрыли. А если учесть ту тысячу, что по конным заводам распихали, с кониками и в будущем проблем не предвидится. Поэтому даже когда наплыв школьников достигнет десяти тысяч…
Лиза перелистнула блокнот, что-то в нем нашла, несколько секунд задумчиво поглядела в пол:
– Даже если не учитывать наплыва тех же сарматов-аланов, то примерно через восемь лет.
– Что через восемь лет?
– Школьник попрет по десять тысяч в год.
– Оптимистка. Максимум через пять. Хрен с ними, с аланами, но Ангелика жаловалась, что к ней на строительство Брянска попёрли луги массово. Кстати, да, они – лужицкие славяне, и нашего… в смысле, старого местного языка практически не понимают. С лугами понятно: их готы – северные которые, с Готланда, давят сильно. Кстати, еще один повод патронный завод кадрами порадовать… я не об этом. Готы эти уже до Буга практически добрались, они как раз по нему, оказывается, с Вислы к Черному морю пропутешествовали. А там сейчас и Рим вроде как пограбить можно… в общем, к Корочу послы с большими дарами пришли, под руку его проситься.
– И что? Почему мне Ангелика не сказала, интересно бы знать?
– Не интересно, она мне сказала и тебе просила передать, а я как раз и передаю, затем, собственно, и зашла.
– А чего теперь жалуется? Раньше жаловалась, что народу не хватает, теперь ей луги не нравятся…
– Короч с лугами договаривался, и, как он сам думал, договорился принять полторы тысячи человек. А придет полторы тысячи семей. У лугов язык другой – но как-то понять вроде можно. Вот он и понял… а эти семьи, которые уже приходить начали – не только муж-жена и дети, а еще и родители престарелые, братья-сестры неполовозрелые – в общем, минимум семь-восемь тысяч народу, а скорее вообще за десять будет. Взрослых, которых уже учить поздно, тысяч пять, может чуть больше, и остальное – дети. Да и хрен бы с тем, что дети… – Лера замолчала и печально поглядела в окно.
– О чем взгрустнулось?
– Сама считай: людей, с которыми мы хотя бы на русском языке разговаривать можем, у нас сколько? В Туле порядка семи тысяч взрослых, в Дубне тысячи три, в Вырке и Унде пара тысяч, пара тысяч в Корочевом посаде и Брянске, в Рязани полторы где-то и примерно с десяток тысяч во всех остальных поселениях. У меня получается, что около двадцати пяти тысяч взрослых и чуть больше детей… вдвое больше. Еще примерно раза в два меньше народу – это кто живет в окрестностях, русского еще не знает, но с «нашими» активно общается и потихоньку в нашу веру перековывается. А тут – население как раз нашего ареала разом вырастет процентов на двадцать, и эти двадцать процентов припрутся со своими традициями, с языком… Откровенно говоря, я не очень понимаю, как хотя бы аланов приобщать к нашей цивилизации – а их-то мы больше тысячи в год брать и не планировали, это если вместе с детьми считать. Как бы мы не утратили нашу цивилизацию, растворившуюся в чужом менталитете…
– Значит, будем рассеивать их менталитет в нашем. Если уж мы в шестьдесят четыре рыла практически семьдесят пять тысяч воспитали… Но ты права, мы столько новичков сразу не переварим, нам бы со своими пока разобраться. Короч им обещал поселение в Брянске?
