Не стоит и говорить, что мадмуазель Александрина поддерживала ее соображения, не столь уж и ошибочные; а голосование Бийо за казнь короля еще больше разожгло фанатичную ненависть старых дев.

Стало быть, нечего было и мечтать поселить Катрин у тетушки Анжелики.

Оставалась лачуга Питу в Арамоне.

Но как прожить вдвоем, даже втроем в этой маленькой каморке, не давая повода к пересудам?

Это было так же невозможно, как жить в хижине папаши Клуи.

Тогда Питу решился просить приютить Катрин у своего друга, Дезире Манике, и достойный арамонец не отказал в гостеприимстве, а Питу старался за это отплатить, помогая другу по хозяйству.

Однако положение бедняжки Катрин было незавидное. Питу оказывал ей всевозможные знаки внимания, как настоящий друг, он проявлял по отношению к ней дружескую заботу; но Катрин чувствовала, что Питу ей не просто друг, не только брат, что он глубоко и искренне ее любит.

Да и малыш Изидор тоже это чувствовал; несчастному мальчику не посчастливилось узнать своего отца, и он любил Питу, как любил бы виконта де Шарни, может быть, даже больше: надобно заметить, что Питу хоть и обожал мать, но был настоящим рабом ребенка.

Можно было подумать, что он, как опытный стратег, понимал, что единственный путь к сердцу Катрин — любовь к ее сыну Изидору.

Поспешим оговориться: никакой расчет такого рода не омрачал радости благородного Питу и не нарушал безупречности его помыслов. Питу остался таким, каким мы его видели, то есть наивным и преданным, как в первых главах нашей книги; ежели что в нем и изменилось, так это то, что, достигнув совершеннолетия, он стал еще преданнее и добродушнее.

Эти его качества трогали Катрин до слез. Она чувствовала, что Питу любит ее горячо, до обожания, до фанатизма, и иногда ей приходила в голову мысль, что она хотела бы, чтобы столь преданный, столь любящий человек был ей не просто другом.

Вот так случилось, что бедняжка Катрин, прекрасно сознавая, что кроме Питу у нее никого в этом мире нет; понимая, что, умри она, ее несчастный мальчик останется один-одинешенек, постепенно решилась отдать Питу в благодарность единственное, что у нее было: свою признательность и себя вместе с нею.

Увы! Ее любовь, этот яркий и благоухающий цветок юности, была на небесах!

Прошло почти полгода; Катрин, чувствуя себя еще не готовой к этому шагу, упрятала мечту в самый сокровенный уголок своей души.

В эти полгода она каждый день встречала Питу все более нежной улыбкой, а провожала вечером все более трогательным рукопожатием, однако Питу даже и помыслить не мог, что в чувствах Катрин произошел поворот в его пользу.

Питу был предан, Питу был влюблен, не надеясь на вознаграждение; и хотя он не подозревал о чувствах Катрин, он не стал от этого менее предан и влюблен, скорее — наоборот.

Так могло продолжаться до самой смерти Катрин или Питу; Питу мог бы достичь возраста Филимона, Катрин стала бы Бавкидой, а капитан Национальной гвардии Арамона так и не решился бы на объяснение.

Пришлось Катрин заговорить первой, как только и умеют женщины.

В один прекрасный вечер вместо того, чтобы, как обычно, подать ему руку, она подставила ему для поцелуя лоб.

Питу решил, что Катрин сделала это по рассеянности: он был слишком благороден, чтобы воспользоваться чужой рассеянностью.

Он отступил на шаг.

Однако Катрин не выпустила его руки; она притянула его к себе и подставила теперь не лоб, а щеку.

Питу еще больше растерялся.

Маленький Изидор, наблюдавший за этой сценой, пролепетал:

— Да поцелуй же ты маму Катрин, папа Питу!

— О Господи! — смертельно побледнев, прошептал Питу.

Он коснулся холодными трясущимися губами щеки Катрин.

Катрин взяла сына на руки и протянула его Питу.

— Вручаю вам своего сына, Питу, — молвила она. — Не хотите ли вы вместе с сыном взять и мать?

У Питу закружилась голова, он прикрыл глаза и, прижимая мальчика к груди, рухнул на стул, воскликнув с душевной тонкостью, которую только я может оценить настоящее сердце:

— Ах, господин Изидор! О дорогой мой господин Изидор, как я вас люблю!

Изидор называл Питу папой Питу: однако Питу называл сына виконта де Шарни господином Нзидором.

Чувствуя, что Катрин готова полюбить его именно благодаря его любви к ее сыну, он не говорил Катрин:

— О, как я вас люблю, мадмуазель Катрин! Он говорил Изидору:

— О, как я вас люблю, господин Изидор! Словно условившись заранее, что Питу любит Изидора больше, чем самое Катрин, они заговорили о свадьбе. Питу сказал Катрин:

— Я вас не тороплю, мадмуазель Катрин; вы не спешите; но если вам желательно доставить мне еще большую радость, не тяните, пожалуйста, слишком долго!

Катрин попросила у него месяц сроку.

По истечении трех недель Питу во всем параде отправился с визитом к тетушке Анжелике, чтобы сообщить ей о готовящемся событии.

Тетушка Анжелика еще издали заприметила племянника и поспешила запереть дверь.

Однако это не остановило Питу; он подошел к негостеприимному дому и тихонько постучался.

— Кто там? — как можно надменнее спросила тетушка Анжелика.

— Я, ваш племянник, тетушка Анжелика.

— Иди своей дорогой, септембризер! — отвечала старая дева.

— Тетушка! — не унимался Питу. — Я пришел сообщить вам приятную новость.

— Какую еще новость, якобинец?

— Отоприте дверь, и я вам все расскажу.

— Говори через дверь: я не отворю дверь такому санкюлоту, как ты.

— Это ваше последнее слово, тетушка?

— Это мое последнее слово.

— Будь по-вашему, тетушка… Я женюсь! Дверь распахнулась, как по волшебству.

— На ком же это, несчастный? — полюбопытствовала тетушка Анжелика.

— На мадмуазель Катрин Бийо, — отвечал Питу.

— Ах, негодяй! Ах, изверг! Ах, душегуб! — запричитала тетушка Анжелика. — Он женится на нищей!.. Поди прочь, несчастный, я тебя проклинаю!

И тетушка Анжелика замахала на племянника своими желтыми иссохшими руками.

— Тетушка! — заметил Питу. — Как вы понимаете, я давно привык к вашим проклятиям, так что и на сей раз вы меня ничуть не удивили. Я считал своим долгом сообщить вам о моей женитьбе; я вам о ней объявил, мой долг исполнен… Прощайте, тетушка Анжелика!

Он отдал честь по-военному, приложив руку к треуголке, поклонился тетушке Анжелике и зашагал через Пле восвояси.

Питу необходимо было уведомить о своем будущем бракосочетании г-на де Лонпре, проживавшего на улице Лорме. Господин де Лонпре не относился с таким предубеждением к семейству Бийо, как тетушка Анжелика; он поздравил Питу и похвалил за доброе дело.

Питу слушал его изумленно и никак не мог взять в толк, почему то, что он полагал своим величайшим счастьем, оказывается еще и добрым делом.

Питу, искренний республиканец, был более, чем когда-либо, признателен Республике за то, что она упразднила все проволочки и отменила венчание в церкви.

Господин де Лонпре и Питу сошлись на том, что в следующую субботу Катрин Бийо и Анж Питу будут сочетаться законным браком в мэрии.

А на следующий день, в воскресенье, должна была состояться продажа с торгов фермы Писле и замка Бурсон.

Ферма была оценена в четыреста тысяч франков, а замок — в шестьсот тысяч франков в ассигнатах.

Ведь ни у кого уже не осталось звонких луидоров!

Питу бегом бросился сообщить добрую весть Катрин. Он позволил себе на два дня ускорить свадьбу и теперь очень боялся, как бы это не вызвало неудовольствия Катрин.

Катрин, казалось, это отнюдь не огорчило, и Питу был на седьмом небе от счастья.

Однако Катрин потребовала, чтобы Питу еще раз сходил к тетушке Анжелике, чтобы сообщить ей точное время свадьбы и пригласить ее для участия в торжественной церемонии.

Она являлась единственной родственницей Питу, и хотя родственница эта была не самая нежная, Питу должен был все сделать честь по чести.