Утром Бийо появился у пивовара-патриота Сантера и, обменявшись с ним условным знаком, сообщил, что комитет на весь день Прикрепляет его к нему.

Вот каким образом Бийо, казавшийся на первый взгляд адъютантом Сантера, был осведомлен лучше него самого Дантон пришел, чтобы назначить встречу с Сантером на следующую ночь в небольшом домике в Шарантоне, расположенном на правом берегу Марны у самого моста.

Там должны были встретиться все эти загадочные люди, которые вели необычный образ жизни и которые всегда оказываются во главе народных волнений.

Все пришли точно в назначенный час.

Страсти, владевшие ими, были весьма разнообразны. Откуда они брали свое начало? Об этом можно лишь догадываться. Одни из этих людей действовали из любви к свободе; другие, как Бийо, — и таких было много — стремились отомстить за полученные оскорбления; немало было и таких, кого толкали на борьбу ненависть, нищета, дурные наклонности.

На втором этаже находилась запертая комната, куда имели право входить только руководители; они выходили оттуда после того, как получали точные и ясные указания; можно было подумать, что это Дарохранительница, в которой неведомые боги хранят приговоры.

На столе была разложена огромная карта Парижа. Дантон указывал на ней истоки, притоки, реки и места слияний этих ручейков, речек и больших людских рек, которые на следующий день должны были затопить Париж.

Площадь Бастилии была указана как место сбора, куда сходится восставшие из Сент-Аитуанского предместья. Арсенального квартала, предместья Сен-Марсо; целью всех их был Тюильрийский дворец.

Бульвар был широкой и проторенной дорогой, по которой надлежало катить ревущим волнам этого бурного потока.

Для каждого из участников встречи было предусмотрено свое место; они поклялись занять их в назначенное время и разошлись.

Общим паролем было: «Покончить с дворцом!»

Каким образом они собирались с ним покончить?

Это представлялось весьма смутно.

Весь день 19-го скопления народа наблюдались на, площади Бастилии, в окрестностях Арсенала и в Сент-Антуанском предместье.

Вдруг в одной из групп появилась отважная и устрашающая амазонка, одетая в красное, вооруженная заткнутыми за пояс пистолетами и с саблей на боку, той самой, которой суждено было нанести Сюло восемнадцать ран и поразить его в самое сердце.

Это была Теруань де Мерикур, красавица из Льежа.

Мы уже видели ее на Версальской дороге 5 октября. Что произошло с ней после?

Льеж восстал: Теруань пожелала прийти на помощь отечеству; в дороге она была задержана шпионами Леопольда, после чего ее полтора года продержали в австрийской тюрьме.

Сбежала ли она? Выпустили ли ее? Подпилила ли она прутья решетки? Соблазнила ли своего тюремщика? Все это так же таинственно, как начало ее жизни, и столь же ужасно, как ее конец.

Как бы то ни было, она возвращается на сцену! Вот она перед нами! Из богатой куртизанки она превратилась в уличную проститутку; знать платила ей золотом, которым она впоследствии заплатит за кинжалы с насечкой, за инкрустированные пистолеты; ими она и поразит своих врагов.

Народ узнает ее и встречает громкими криками.

Как вовремя появляется она, эта прекрасная Теруань, в своем алом одеянии перед кровавым праздником завтрашнего дня!

Вечером того же дня королева видит, как она скачет верхом на коне вдоль Террасы фельянов, устремляясь с площади Бастилии на Елисейские поля, с народного сборища на патриотический банкет.

С мансард Тюильрийского дворца, куда, заслышав крики, поднялась королева, она видит накрытые, столы; вино течет рекой, звучат патриотические, песни, и, поднимая тосты за Собрание, за Жиронду, за свободу, сотрапезники грозят Тюильрийскому дворцу кулаками.

Актер Дюгазон распевает куплеты, высмеивающие короля и королеву, и те, сидя во дворце, могут слышать, как каждый припев сопровождается дружными аплодисментами.

Кто же эти сотрапезники?

Депутаты из Марселя, которых привел Барбару: они прибыли накануне, 18 июня.

10 августа они ворвались в Париж!

В июне солнце встает рано.

В пять часов утра уже были подняты батальоны.

На сей раз восстание было хорошо подготовлено; оно принимало вид иноземного вторжения.

Толпа признавала командиров, подчинялась их приказаниям, каждый отряд занимал отведенное ему место, не нарушал строя, имел свое знамя.

Сантер сидел верхом на коне в окружении штаба, состоявшего из жителей предместья.

Бийо с ним не расставался; можно было подумать, что он исполняет чью-то волю, приглядывая за Сантером.

Восставшие разделялись на три батальона:

Сантер командовал первым из них; Сен-Гюрюж — вторым; Теруань де Мерикур — третьим.

К одиннадцати часам утра по приказу, доставленному незнакомцем, необъятная толпа двинулась в путь.

В минуту отправления с площади Бастилии она состояла примерно из двадцати тысяч человек.

Войско это представляло собой чудовищное, нелепое, устрашающее зрелище!

Батальон под командованием Сантера был наиболее дисциплинированным из всех; среди его людей числилось немало бывших солдат, вооруженных ружьями и штыками.

А вот два других были поистине войском народного ополчения: люди были в лохмотьях, бледные, изможденные; четыре года недоедания и дороговизны из-за нехватки хлеба, и в эти четыре года — три революции!

Вот из какой бездны явилось это войско.

Уж у этих-то вояк не было ни военной формы, ни ружей; драные куртки, рубашки в лохмотьях, странное оружие, которое они хватали в приступе гнева, повинуясь первому движению души: пики, вертелы, затупившиеся копья, сабли без эфесов; ножи, привязанные к длинным палкам, плотницкие топоры, строительные молотки, сапожные ножи.

Вместо знамен они несли виселицу с болтавшейся на веревке куклой, олицетворявшей собой королеву; бычью голову с рогами, к которым был привязан непристойный девиз; телячье сердце, насаженное на вертел с табличкой:

Сердце аристократа!

Были у них и флаги с такими надписями:

Принятие декрета или смерть!

Требуем вернуть министров-патриотов!

Трепещи, тиран! Пришел час расплаты!

На углу Сент-Антуанской улицы войско разделилось.

Сантер и его народная армия отправились вдоль бульвара. На Сантере был мундир командира батальона. Сен-Гюрюж в костюме рыночного силача верхом на покрытой попоной лошади, подведенной незнакомым конюхом, и Теруань де Мерикур, возлежавшая на лафете пушки, которую тащили несколько человек с засученными рукавами, двинулись по Сент-Антуанской улице.

Они должны были, миновав Вандомскую площадь, соединиться у монастыря фельянтинцев.

Войско три часа двигалось через город, увлекая за собой население кварталов, через которые оно проходило.

Оно было похоже на горный поток, который, набухая, ревет и пенится.

Войско разрасталось на каждом перекрестке; на каждом углу улицы оно вспенивалось.

Люди шли молча; правда, время от времени они неожиданно нарушали тишину, разражаясь оглушительными криками или запевая знаменитую песню «Дела пойдут на лад» 1790 года; песня эта постепенно менялась, превращаясь из бодрящего марша в угрожающий гимн; наконец, после пения раздавались крики: «Да здравствует нация! Да здравствуют санкюлоты! Долой господина и госпожу Вето!»

Задолго до того, как показывались головные колонны, приближение огромной толпы угадывалось по гулу, напоминавшему шум прилива; потом все отчетливей становились пение, крики, ропот, напоминавший завывание бури Прибыв на Вандомскую площадь, батальон Сантера, несший тополь, который намеревались высадить на Террасе фельянов, наткнулся на пост солдат Национальной гвардии, преградивший ему путь; не было ничего проще, как растоптать этот пост, но нет: народ готовился к празднику, он хотел повеселиться, посмеяться, попугать господина и госпожу Вето: он не хотел убивать. Несшие дерево оставили мысль посадить его на террасе и пошли в соседний двор Капуцинов.