По самым приблизительным подсчетам, в этой огромной впадине собралось около шестидесяти тысяч человек.

Эти шестьдесят тысяч граждан и гражданок разместились на откосе, а также вокруг Алтаря отечества, на самом помосте и на ступенях.

Пришли Бийо и одиннадцать делегатов. Со всех сторон люди потянулись к ним, окружили, сгрудились вокруг. Освобождены ли двое арестованных? Что велел ответить мэр?

— Двое граждан не освобождены, и мэр ничего не велел ответить; он ответил сам, объявив петиционеров мятежниками.

Мятежники со смехом приняли звание, каким их наградили, и вернулись к своим прогулкам, беседам, занятиям.

Все это время люди продолжали подписывать петицию.

Уже собрали около пяти тысяч подписей, к вечеру надеялись иметь все пятьдесят. Национальное собрание вынуждено будет покориться столь единодушно выраженному мнению.

Тут прибежал запыхавшийся гражданин. Он не только видел, как и делегаты, красное знамя в окне ратуши, но еще был свидетелем, как при известии о выступлении к Марсову полю национальные гвардейцы разразились радостными криками, как они заряжали ружья и как после этого муниципальный чиновник прошел вдоль рядов и что-то шептал командирам.

Затем национальная гвардия, предводительствуемая Байи и муниципалитетом, направилась к Марсову полю.

Этот гражданин бежал бегом, чтобы опередить их и сообщить патриотам зловещую весть.

Однако такое спокойствие, такое согласие, такое братство царили на этом огромном пространстве, освященном прошлогодним праздником федерации, что граждане, действовавшие в соответствии с правом, дарованным им Конституцией, не могли поверить, будто их собрание может для кого-то представлять угрозу.

Они решили, что вестник ошибается.

Продолжался сбор подписей, рядом танцевали и пели.

И вдруг донесся барабанный бой.

Он приближался.

Люди стали встревоженно переглядываться. Смятение началось с откоса: над ним, словно стальные всходы, вдруг засверкали штыки.

Члены различных патриотических обществ стали собираться кучками, совещаться и предложили разойтись.

Но Бийо закричал с помоста Алтаря отечества:

— Братья! Что противозаконного мы делаем? Чего нам бояться? Либо закон о военном положении направлен против нас, либо нет. Но если он не направлен против нас, зачем нам бежать отсюда? А если да, его нам объявят, предупредят, и тогда у нас будет время разойтись.

— Да! Да! — закричали со всех сторон. — Мы действуем в рамках закона!

Подождем объявления! Должно быть троекратное объявление. Остаемся! Остаемся!

И все остались.

В ту же секунду барабанный бой прозвучал уже совсем рядом, и национальная гвардия вступила на Марсово поле через три входа.

Треть национальной гвардии вошла через проход, соседствующий с Военной школой.

Вторая треть-через проход, расположенный чуть ниже.

Еще одна треть — через проход, что расположен напротив Шайо. Этот отряд прошел под красным знаменем по деревянному мосту. В его рядах находился Байи.

Но красное знамя было не слишком велико и потому осталось незамеченным, так что этот отряд привлек ничуть не больше внимания, чем два остальных.

Это то, что видели петиционеры, собравшиеся на Марсовом поле. А что же увидели прибывшие войска?

Огромное поле, по которому прохаживались люди в самом миролюбивом настроении, а в центре его Алтарь отечества, гигантское сооружение на помосте, куда, как мы уже рассказывали, поднимались по четырем гигантским лестницам, по каждой из которых мог пройти целый батальон.

На помосте возвышалась ступенчатая пирамида, на верхней площадке которой находился Алтарь отечества, осененный изящной пальмой.

На каждой ступени сверху донизу сидели люди — столько, сколько могло поместиться.

Это была шумная, оживленная человеческая пирамида.

Национальная гвардия квартала Сен-Клод и Сент-Антуанского предместья, примерно четыре тысячи человек с артиллерией, вошла через проход рядом с южным углом Военной школы.

Она выстроилась перед зданием школы.

Лафайет не особенно доверял людям из предместья, составлявшим демократическое крыло его армии, поэтому он поставил рядом с ними батальон наемной гвардии.

Это были современные преторианцы.

Она состояла, как мы уже говорили, из бывших военных, из уволенных французских гвардейцев, из разъяренных лафайетистов, которые, узнав, что в их идола стреляли, пришли отомстить за это преступление, равнявшееся, на их взгляд, тому, какое совершил король против народа.

Наемная гвардия вошла со стороны Гро-Кайу и с угрожающим видом промаршировала до центра Марсова поля, остановившись напротив Алтаря отечества.

Третий же отряд, прошедший по деревянному мосту и предшествуемый жалким красным знаменем, представлял собой резерв национальной гвардии, в который были собраны сотня драгунов и шайка парикмахеров со шпагами на боку, поскольку право носить шпагу было их привилегией, но, впрочем, вооруженных до зубов.

Через те же проходы, в которые вошла пешая национальная гвардия, въехали несколько эскадронов кавалерии, подняв пыль, взметенную к тому же еще недолгим предгрозовым вихрем, который можно рассматривать как предвестие, и пыль скрыла от зрителей трагедию, что вот-вот должна была разыграться, или в лучшем случае позволила им видеть ее сквозь пелену либо разрывы в ней.

И то, что можно было разглядеть сквозь пыльную пелену или разрывы в ней, мы и попытаемся описать.

Первым делом была видна толпа, теснившаяся перед кавалеристами, что, отпустив поводья, скакали галопом по широкому кругу; толпа, которая, оказавшись замкнута в стальное кольцо, отступила к подножию Алтаря отечества, словно к порогу неприкосновенной святыни.

Затем со стороны реки раздался ружейный выстрел, а следом за ним залп, дым которого поднялся к небу.

Байи был встречен улюлюканьем уличных мальчишек, обсевших откос со стороны улицы Гренель; они продолжали улюлюкать, и вдруг прозвучал выстрел; пуля пролетела мимо мэра Парижа и легко ранила одного драгуна.

Тогда Байи приказал открыть огонь, но стрелять в воздух, только чтобы попугать.

Но первому залпу, словно эхо, ответил второй.

Это стреляла наемная гвардия.

В кого? Почему?

В мирную толпу, окружавшую Алтарь отечества!

После залпа раздался страшный многоголосый крик, и взорам предстала картина, какую до той поры редко случалось видеть, но потом приходилось видеть неоднократно.

Бегущая толпа, оставляющая позади себя неподвижные трупы и раненых, корчащихся в лужах крови.

А среди дыма и пыли кавалерия, яростно преследующая убегающих.

Марсово поле являло собой прискорбное зрелище. Застрелены были преимущественно женщины и дети.

И тут произошло то, что и происходит в подобных обстоятельствах: солдаты ощутили безумную жажду крови, почувствовали сладострастную безнаказанность резни.

Орудийная прислуга кинулась к пушкам, готовая открыть огонь.

Лафайет едва успел подскакать к батарее и встать между пушками и толпой.

После секундного замешательства обезумевшая толпа инстинктивно ринулась в сторону позиций национальной гвардии квартала Сен-Клод и Сент-Антуанского предместья.

Национальная гвардия разомкнула ряды и пропустила беглецов; ветер гнал дым в ее сторону, так что она ничего не видела и думала, что людей гонит один только страх.

Но когда дым рассеялся, она с ужасом увидела землю, залитую кровью и усеянную трупами.

В этот момент к национальной гвардии Сен-Клод и Сент-Антуанского предместья подскакал галопом адъютант и приказал двигаться вперед и совместно с другими отрядами очистить поле.

Но национальные гвардейцы, напротив, взяли на прицел адъютанта и кавалерию, преследующую толпу.

Адъютант и кавалеристы отступили перед штыками патриотов.

Все, кто бежал в эту сторону, нашли несокрушимых защитников.

Буквально в несколько минут Марсово поле опустело, на нем остались только тела мужчин, женщин и детей, убитых или раненных залпом наемной гвардии да порубленных саблями или растоптанных конями драгун.