В больнице всем прежде всего предложили вымыться и переодеться.

Грегор наконец сообразил, что отпугивает людей исходящим от него ужасным запахом. Сам он уже принюхался и совершенно его не замечал.

Он скользнул в горячую воду бассейна — и вдруг почувствовал боль чуть ли не во всем теле: в раненой руке, в ушибленных ребрах, даже в затылке, которым он ударился, когда на него набросился Живоглот. Болели ушибы от ударов камнями и запястья — от связывавшей их веревки… Морщась, он тер себя мочалкой.

Какая удача, что вода в ванной была проточной — иначе после него она стала бы грязно-серого цвета.

Врач обработал раны. Грегор сдержанно отвечал на его расспросы.

Когда врач закончил, оказалось, что остальные его уже ждут.

— Думаю, мы все заслужили отдых, — сказал Говард.

— Разве мы можем себе это позволить? — спросил Грегор.

Никто ему не ответил. Их положение в Регалии оставалось весьма шатким.

Нерисса освободила их, но Грегор почти не сомневался, что остальные считают их виновными. Вот только в чем?..

— У меня здесь есть зал, в котором мы можем разместиться, — сказал Говард. — Он зарезервирован за моей семьей на все времена. В любом случае вместе мы будем чувствовать себя увереннее.

И все отправились вслед за Говардом.

Грегор очень обрадовался его предложению. Ему совсем не хотелось сейчас возвращаться в комнату, которую он совсем недавно делил с Босоножкой.

— А кстати — где твоя семья? — спросил он Говарда.

— Они вернулись на Источник за несколько дней до нашего возвращения. Думаю, что они бы тут же примчались, если бы… если бы меня приговорили к казни, — ответил Говард.

Оказалось, что за семьей Говарда закреплен не один зал, а целые покои — несколько комнат, соединенных между собой.

Но они решили лечь в одной комнате — той, что принадлежала детям.

Говард и Грегор — на соседних кроватях, а Арес и Андромеда расположились между ними.

Летучие мыши заснули почти мгновенно. Говард долго ворочался, но наконец и его дыхание стало ровным и глубоким. А Грегор лежал в постели и мечтал о том, чтобы сон наконец пришел к нему. Но сон не шел. Что теперь будет?

Он полагал, что может отправиться домой. Возможно, довольно скоро. Ему придется встретиться с семьей. И жить без Босоножки. Это было невозможно представить.

Как это — он придет в квартиру, увидит ее постельку, игрушки, ее книжки с картинками…

Грегор вспомнил об одежде Босоножки, которая хранилась в музее. Ему не хотелось оставлять ее здесь — людям, которые чуть его не убили. Он вскочил, взял со стены факел и вышел из комнаты.

Несколько стражей видели, как он шел по коридорам, но никто даже не пытался его остановить. И никто не сказал ему ни слова. У Грегора сложилось ощущение, что они просто пока не знают, как к нему относиться.

Он сам сумел найти музей.

Прямо у дверей лежала стопка вещичек Босоножки. Он взял в руки ее платьице и поднес его к лицу, вдыхая сладкую смесь шампуня, орехового масла и чего-то невообразимо родного и теплого — запах его маленькой сестренки. И тут впервые за все это время на его глаза навернулись слезы.

— Грегор! — окликнул его знакомый голос.

Он сунул платьице в сумку, что взял с собой, и поспешно вытер глаза. Перед ним стоял Викус.

— Привет, Викус, — сказал он. — Что новенького?

— Только что проходило заседание Совета — первое из предстоящих нам многочисленных заседаний, посвященных «Пророчеству Погибели». Я пытался доказать им, что интерпретация пророчества Нериссой — единственно верная, но воспринимались мои слова очень трудно. Это слишком новая мысль — а все новое дается с трудом. Пока в Совете думают и решают, слово Нериссы — закон. Но если они придут к другому выводу — твое пребывание здесь станет смертельно опасным, а потому, думаю, для тебя будет лучше как можно скорее отправиться домой.

— Для меня — да, — ответил Грегор. — Но что будет с остальными?

— Уверен, для Говарда и Андромеды никакой опасности не существует — твои доказательства их невиновности были весьма убедительными, — улыбнулся Викус.

— А Арес? — спросил Грегор.

Викус вздохнул.

— Да, вот с ним все непросто. Большой риск. Но если вдруг его признают виновным — обещаю, я устрою ему побег. Тогда он по крайней мере избежит казни.

Грегор кивнул. Это было больше того, на что он смел надеяться.

— Это все, что ты хотел бы взять с собой? — спросил Викус и обвел рукой полки музея. — Можешь захватить все, что захочешь.

— Мне ничего не нужно — только наши вещи, — ответил Грегор.

— Ну, может, не для тебя, для родителей, — настаивал Викус. — Кстати, как твой отец? Он снова начал преподавать?

— Нет. Он очень болен, — сказал Грегор.

— Чем? — нахмурился Викус.

Грегор с трудом заставил себя рассказать о симптомах болезни отца — это была тема, которую он не любил обсуждать. Викус пытался уточнить кое-какие детали, но безуспешно.

— Знаете, я, пожалуй, возьму эти часы, — сказал Грегор, показывая на часы с кукушкой, которые приметил, когда искал запасные батарейки.

Он сказал это просто для того, чтобы сменить тему, и в то же время он знал кое-кого наверху, кому часы придутся по вкусу.

— Я могу упаковать их для тебя, — произнес Викус.

— Здорово. Значит, тогда я сейчас отправлюсь к Аресу и попрошу унести меня отсюда, — сказал Грегор.

Он сгреб в кучу свою и Босоножкину одежду и вышел из музея.

Викусу следовало бы кое-чему поучиться у Нериссы. Иногда люди просто не хотят разговаривать.

Грегор шел по извилистым коридорам обратно к покоям Говарда. Путь был ему плохо знаком, к тому же по его щекам не останавливаясь струились слезы — с того самого момента, как он вышел из музея. Пожалуй, в каком-то смысле ему было бы легче, если бы его казнили. Легче, чем смотреть в глаза родителям.

Он повернул направо, потом налево — и встал как вкопанный.

Где он? И где его сестра? Она должна быть здесь! Вот и ее одежда. Ему показалось, что он почувствовал тепло ее ручки в своей руке…

Босоножка! Он бросился вперед и уткнулся лицом в каменную стену, содрогаясь в рыданиях. В голове проносились картинки: вот Босоножка на горке… вот она показывает ему, как умеет прыгать на одной ножке… хитрые глазки, которые искоса смотрят на него… а вот они бодаются лбами…

Он как будто слышал ее звонкий голосок — как она напевает смешную песенку, которой научил ее Говард, когда пытался отвлечь и развлечь.

Она путала слова — они были слишком сложными для нее. И когда путалась, она начинала хихикать. Вот как сейчас.

Грегор оглянулся. Нет, этого не может быть.

Но ему вновь послышалось хихиканье! И на этот раз оно было не воображаемым — Грегор отчетливо слышал смех Босоножки и ее голосок.

И тогда он побежал. Он летел по коридорам, спотыкаясь, врезаясь в стены. Он снес по пути парочку стражей, тщетно пытавшихся его остановить.

Он не мог остановиться!

Наконец Грегор ворвался в комнату почти в самом дальнем углу дворца.

Она сидела на полу в окружении шести больших тараканов.

Грегор кинулся к ней через комнату, схватил в охапку и прижал к себе как можно крепче, а радостный голосок прочирикал ему прямо в ухо:

— Ге-го! Пивет!

— Привет, Босоножка, — произнес Грегор то, что уже не надеялся когда-либо произнести. — Привет, сестренка! Где же ты была? Где?

— Я пьявая. И катаясь. И исё летала на бабоське, — ответила Босоножка.

— Ладно-ладно, — засмеялся Грегор, — все это здорово звучит! Просто классно!

Он решил, что потом спросит у других, что произошло на самом деле.

— Привет, Темп! — обернулся он к тараканам.

И вдруг понял, что что-то не так: среди них все были с целыми усиками, и у каждого было по шесть ног. Видимо, он наконец научился различать тараканов между собой, потому что в эту минуту он точно знал, что среди тараканов не было Темпа.

— А где Темп? — спросил он, и шесть пар усиков печально опустились.