— Слезь — с — меня — пожалуйста, — процедил он сквозь зубы.

Арес раздумывал еще мгновение, но наконец решил, что удовлетворен, и отлетел в сторону.

Грегор сел и потер грудную клетку. Он был цел и невредим, но на куртке остались дыры от когтей Ареса.

— Эй! Ты не мог бы поаккуратнее со своими когтями? Смотри, что стало с моей курткой! — воскликнул он в сердцах.

— Это не важно. Ее все равно сожгут, — равнодушно ответил Арес.

В этот момент Грегор решил, что породнился с большим негодяем. Но не было никаких сомнений, что Арес придерживался такого же мнения относительно его персоны.

— Ладно, — холодно сказал Грегор. — Значит, мы летим в Регалию. Зачем?

— Именно туда ползучие доставили твою сестру, — ответил Арес, копируя тон Грегора.

— И с чего это ползучие решили доставить мою сестру в Регалию? — поинтересовался Грегор.

— А с того, — сказал Арес, — что крысы поклялись ее убить.

— Убить Босоножку?! Но с какой стати?! — спросил пораженный Грегор.

— Об этом говорится в «Пророчестве Погибели», — сказал Арес.

Ах вот как, в «Пророчестве Погибели». Теперь Грегор вспомнил. Когда покидал Подземье, он сказал Люксе, что никогда сюда больше не вернется, и та ответила, что в «Пророчестве Погибели» сказано иначе. Он пытался расспросить об этом Викуса, но старик увильнул от ответа и быстренько посадил их на Ареса, дав команду трогаться в путь. Грегор так и не узнал, о чем говорится в этом пророчестве, хотя предполагал, что о чем-то серьезном, ведь «Смутное пророчество» сбылось, а в нем говорилось о гибели четырех членов их отряда и о войне, которая унесла еще множество жизней.

Чувствуя нарастающий страх, Грегор спросил:

— А о чем в нем говорится, Арес?

— Лучше спроси об этом Викуса, — ответил Арес коротко. — Я уже измучился, пытаясь его истолковать.

Грегор снова взобрался на спину Ареса, и они в полном молчании полетели в Регалию.

Грегор был зол на Ареса. Но еще сильнее он злился на себя — за то, что снова по его вине у его семьи неприятности.

Да, он узнал о еще одном пророчестве в самом конце их подземных приключений. И хотя он о том совсем не думал, возможно, что именно из-за него Грегор так рьяно помогал маме заблокировать вентиляционную трубу и столь охотно согласился с тем, что им нечего больше делать в собственной прачечной, — ему хотелось выбросить из головы всякую мысль о возможности возвращения в Подземье.

«Держаться подальше от прачечной. Держаться подальше от Подземья!» — постановил он тогда.

Но как он умудрился потерять бдительность и отправиться с Босоножкой в Центральный парк? Ведь он знал о существующем там портале! И знал о втором пророчестве! Как же глупо было считать, что отныне они в безопасности!

Когда они подлетели в каменному городу, там было так тихо, что Грегор подумал — сейчас, вероятно, у них ночь. Ну, то есть условная ночь, конечно, ведь в Подземье нет ни солнца, ни луны, здесь не бывает дня и ночи, как в привычном Грегору мире. Грегор просто решил, что сейчас в Подземье как раз то время суток, когда большая часть населения спит.

Арес подлетел к дворцу и плавно опустился на пол в Высоком зале — огромном, лишенном потолка помещении, столь удобном для летучих мышей.

Их встречал Викус.

Старик выглядел точно так, каким его помнил Грегор: коротко подстриженные серебряные волосы и бородка и тонкая паутинка морщинок вокруг фиолетовых глаз, которая становилась заметнее, когда он улыбался.

Он и сейчас улыбался, глядя, как Грегор слезает с Ареса.

— Привет, Викус, — сказал Грегор.

— О, Грегор Наземный! Арес нашел тебя! Я предполагал, что тебя следует искать у портала, что расположен под вашей прачечной, но Арес настоял на том, чтобы лететь к Водному пути. И я согласился — ведь вы породнились, а значит, ваши мысли схожи.

Ни Арес, ни Грегор ничего не сказали в ответ. Они даже не разговаривали друг с другом — о какой ментальной связи могла идти речь?!

Викус перевел взгляд с одного на другого и продолжил:

— Итак… добро пожаловать! Ты отлично выглядишь. А как поживает твоя семья?

— Спасибо, все хорошо. А где Босоножка? — невежливо ответил Грегор.

Ему нравился Викус, но история с похищением Босоножки, намеки на очередное пророчество ему не нравились и отбивали у него всякое желание вести светскую беседу.

— О, ползучие с минуты на минуту ее доставят. Марет послал им навстречу отряд, и Люкса, разумеется, не преминула к нему присоединиться. Но я уверен, Арес уже рассказал тебе все о наших обстоятельствах, — сказал Викус.

— Вообще-то нет, — буркнул Грегор.

Викус снова изучающе посмотрел на обоих, но ни один из них не счел нужным что-либо объяснять.

— Что ж, тогда, видимо, стоит начать с того, чтобы нам с тобой вместе изучить «Пророчество Погибели». Ты, возможно, помнишь — я вскользь упомянул о нем, когда ты в прошлый раз покидал Подземье.

— Очень вскользь, — снова невежливо бросил Грегор.

Насколько он мог припомнить, Викус вообще ни слова ему о том не сказал: о пророчестве он услышал от Люксы.

— Тогда давай отправимся в зал пророчеств Сандвича. Арес, если нетрудно, ты не мог бы составить нам компанию?

И Викус направился в глубь дворца. Грегор шел за ним следом, слыша за собой шум крыльев Ареса.

Викус молчал, пока они не подошли к деревянной массивной двери. Викус вставил в замочную скважину ключ, сделал один оборот, и дверь со скрипом отворилась.

— Нам направо, — сказал Викус и вошел.

Грегор вынул из подставки возле двери горящий факел и тоже вошел. Он и в прошлый раз поразился, увидев это необычное помещение, пол и стены которого были сверху донизу испещрены значками-буквами. Эти письмена вырезал в начале 1600-х годов, когда создавалась Регалия, Бартоломью Сандвич, впавший в пророческий транс. Буквы складывались в слова, а слова — в пророчества, в которых описывались видения Сандвича — о жизни и смерти, о судьбе Подземья и его обитателей. В первый раз, когда Грегор попал в этот зал, стена напротив двери освещалась маленькой горящей лампадкой. Именно там Сандвич вырезал свое «Смутное пророчество». Теперь же то место было погружено во мрак, а лампадка горела у стены справа от входа.

Это, наверно, и есть оно, «Пророчество Погибели».

Грегор приблизил к стене факел, чтобы лучше видеть, и начал читать:

Грегор ничего не понял — как и в тот раз, когда впервые прочел «Смутное пророчество».

Все, что осталось у него в голове после прочтения этих строф, — фраза, от которой его затрясло: «Умри же, ребенок, умри, часть его сердца…»

Умри, ребенок… умри, ребенок…