Должно признать, я не единственный фактор, от которого зависит устойчивость мира. Орден серпов тоже вносит свой вклад, производя прополку.

И все же серпы убирают лишь малую часть населения. Их работа заключается не в том, чтобы полностью обуздать его рост, а в том, чтобы сгладить острые края этого процесса. Вот почему при нынешних квотах вероятность попасть в число выпалываемых составляет всего 10 процентов в течение тысячи лет, — достаточно низкая, чтобы большинство обывателей не задумывалось о прополке.

Однако я предвижу, что наступит время, когда рост населения должен достигнуть точки равновесия. Ноль прироста. Одна смерть на одно рождение.

Я не рассказываю широкой публике, когда это произойдет, но этот год не за горами. Даже при неуклонно увеличивающихся квотах человечество достигнет максимума, при котором оно сможет поддерживать себя, меньше чем за столетие.

Не вижу необходимости тревожить людей, ибо что хорошего может принести это знание? Я одно несу на себе бремя неизбежности. Это в буквальном смысле тяжесть всего мира. Остается лишь надеяться, что я обладаю виртуальными плечами Атланта.

— Грозовое Облако

Если Цитра обживалась в шкуре серпа Анастасии с трудом, то Грейсон Толливер преобразился в Рубца — такое негодническое имя он себе выбрал — без малейших усилий. Родители как-то говорили ему, что дали сыну имя Грейсон потому, что тот родился в серый, пасмурный день. Никакого другого смысла это имя не несло, разве что в очередной раз показывало, насколько легкомысленно его предки относятся ко всему в своей долгой и никчемной жизни.

Но Рубец был личностью, с которой следовало считаться.

На следующий день после встречи с Тракслером Грейсон выкрасил шевелюру в цвет, называемый «обсидиановая бездна», — абсолютно черный, не существующий в природе. Волосы Грейсона, будто черная дыра, всасывали в себя свет из окружающего пространства, и от этого глаза юноши казались окутанными глубокой непроницаемой мглой.

— Очень в духе двадцать первого века, — заверил его стилист. — Что бы это ни значило.

Еще Грейсон имплантировал под кожу в оба виска металлические украшения, похожие на пробивающиеся рога. Эта деталь не так бросалась в глаза, как волосы, но все вместе взятое придавало ему потусторонний и неуловимо дьявольский вид.

Он выглядел самым настоящим негодником, даже если и не ощущал себя таковым.

Следующий шаг — испробовать свой новый имидж на публике.

Сердце Грейсона едва не выпрыгивало из груди, когда он подходил к дверям «Млечной жути» — местного клуба, где тусовались негодные. Завсегдатаи, толкущиеся у входа, мерили его взглядами, присматриваясь к каждой мелочи. Да они просто карикатуры на самих себя, подумал Грейсон. В своем стремлении не подчиняться никаким правилам эти люди до такой степени подчинились правилам своей субкультуры, что стали на одно лицо, отчего их бунт терял всякий смысл.

Грейсон приблизился к мускулистому вышибале у двери. На груди у того болтался бейджик с надписью «Грызл».

— Только для негодных, — сурово рявкнул Грызл.

— А я, по-твоему, кто?

Вышибала передернул плечами.

— Есть такие — только выдают себя за негодных.

Грейсон показал ему свое удостоверение личности, на котором красовалась алая буква «Н». Вышибала смягчился.

— Иди веселись, — сказал он без малейшей веселости в голосе и пропустил Грейсона.

Тот полагал, что сейчас попадет в место, где громко вопит музыка, мельтешат огни, дрыгаются тела и в темных углах обделываются всякие сомнительные делишки. А нашел нечто совершенно неожиданное. Фактически, Грейсон был настолько не подготовлен к увиденному, что остановился как вкопанный — будто вошел не в ту дверь.

Он оказался в ярко освещенном кафе — старомодном молочном баре с красными кабинками и сияющими стальными табуретами у стойки. Посетителями были аккуратно подстриженные ребята в куртках университетских спортивных команд и хорошенькие девушки с волосами, стянутыми в конский хвост, в длинных юбках и толстых пушистых носках. Грейсон узнал эпоху, которую пытались воспроизвести в этом ресторане: так называемые «пятидесятые». Это была культурная эпоха Мерики смертных времен, когда всех девочек звали Бетти, Пегги и Мэри-Джейн, а всех мальчиков — Билли, Джонни или Эйс. Учитель как-то сказал Грейсону, что «пятидесятые», в сущности, продолжались всего десять лет, но Грейсон с трудом мог в это поверить. Наверняка они продлились лет этак сто!

Кафешка казалась точным слепком тех времен, но была в ней какая-то странность. Потому что среди аккуратно подстриженных молодых людей то тут, то там мелькали негодники, что выбивалось из общей благостной картины. Один из них, в дизайнерски потрепанной одежде, вперся в кабинку, где ворковала влюбленная парочка.

— Сгинь! — сказал он сидевшему напротив всемериканскому Билли, крепышу в спортивной куртке. — Мы с твоей девчонкой щас знакомиться будем.

Билли, само собой, сгинуть отказался и пригрозил всыпать негоднику по первое число. В ответ тот вскочил, выволок крепыша из кабинки и принялся тузить. Крепыш во всем превосходил щуплого наглеца: и в росте, и в силе, не говоря уже о внешности; тем не менее его массивные кулаки беспомощно колотили воздух, тогда как каждый удар негодника приходился в цель. В конце концов крепыш, подвывая от боли, сбежал, бросив подружку, на которую, казалось, подвиги тощего агрессора произвели изрядное впечатление. Негодник уселся рядом с ней, и она влюбленно прильнула к нему, как будто они были уже век знакомы.

За другим столиком негодница принялась обзывать нехорошими словами симпатичную девушку в розовом свитере. Конфронтация закончилась тем, что негодница ухватилась за розовый свитер и разорвала его. Милашка не оказала сопротивления, лишь спрятала лицо в ладонях и разрыдалась.

А в дальнем конце помещения заныл очередной Билли — он только что проиграл в бильярд все папины деньжата какому-то безжалостному негоднику, который безостановочно осыпал беднягу издевками.

Да что за чертовщина тут творится?!

Грейсон присел у стойки, желая лишь одного — исчезнуть в черной дыре своей шевелюры и оставаться там, пока не разберется, что за спектакль разыгрывается вокруг.

— Чего желаете? — спросила жизнерадостная барменша. На ее униформе красовалось вышитое «Бэбс».

— Ванильный шейк, пожалуйста, — ответил он. Кажется, в таком месте положено заказывать именно это. Или как?

Барменша ухмыльнулась.

— Надо же, «пожалуйста». Здесь это слово услышишь нечасто.

Бэбс подала ему коктейль, сунула в стакан соломинку и сказала:

— Угощайся!

Вопреки желанию Грейсона оставаться незамеченным, рядом уселся другой негодный. Парень был до ужаса тощий, просто скелет какой-то.

— Ванильный шейк? Да ладно! — сказал он.

Грейсон покопался в себе, чтобы найти там верную манеру поведения.

— А че не нравится? Щас как плескану его тебе в рожу, а сам возьму другой.

— Не-е-е, — сказал Скелет. — Ты ж не в меня должен его плескать.

Парень подмигнул — и все наконец встало на свои места. До Грейсона дошло, что происходит в этом заведении и зачем оно придумано. Скелет пялился на него в ожидании, и Грейсон сообразил, что если он хочет влиться в среду — стать здесь по-настоящему своим — ему надо поступать, как здешние завсегдатаи. Поэтому он подозвал Бэбс и сказал ей:

— Слушай, мое пойло — дрянь!

Бэбс уперла руки в бока.

— И что прикажешь с этим делать?

Грейсон потянулся к стакану. Он хотел лишь опрокинуть его и залить стойку, но не успел: Скелет схватил стакан и выплеснул содержимое на Бэбс. Липкая масса заляпала униформу, коктейльная вишенка застряла в нагрудном кармашке.

— Он сказал, его шейк дрянь! — выпалил Скелет. — А ну гони другой!

Бэбс, с униформы которой капала ванильная жижа, вздохнула:

— Сейчас, — и отошла, чтобы приготовить новый коктейль.