— Но ты, по крайней мере, сообщила им, что их сын мертв?

— С какой стати? — вскинулась Рэнд, уходя в оборону. — Какое мне до них дело?

Роуэн понял: он загнал ее в угол. Ох как же ему хотелось позлорадствовать над ней, но он не стал. Это как в бокаторе — ты не торжествуешь, пригвоздив соперника к ковру. Ты лишь требуешь, чтобы поверженный враг сдался.

— Должно быть, тебе невыносимо смотреть на Годдарда сейчас, — промолвил Роуэн. — Смотреть и понимать, что он больше не тот, кого ты когда-то любила.

Рэнд заледенела, словно ее сунули в криогенную камеру.

— Охранники заберут тебя, — процедила она, уходя. — И если ты еще когда-нибудь попытаешься залезть ко мне в голову, тогда не Годдард, а я размажу твои мозги по стенке.

Роуэн умирал еще шесть раз, и лишь после этого спарринги прекратились. Он так и не позволил Годдарду взять верх. Правда, Годдард зачастую подходил очень близко к тому, чтобы выиграть по-честному, но между его разумом и телом по-прежнему существовал разлад, и Роуэн отлично этим пользовался.

— Тебе еще предстоит испытать самую страшную муку, — пообещал ему Годдард после того, как Роуэн вернулся из центра оживления в последний раз. — Тебя выполют перед лицом всех Великих Истребителей, и ты попросту исчезнешь. О тебе даже упоминания на полях книги истории не останется. Ты будешь стерт начисто, как будто никогда и не жил.

— Понимаю — для тебя одна мысль о этом совершенно непереносима, — ответил Роуэн. — Но я не испытываю пламенной потребности поставить себя в центр мироздания. Исчезну — и ладно.

Годдард помолчал, вглядываясь в противника с гадливостью, которая на миг сменилась сожалением.

— Ты мог бы стать в один ряд с великими серпами, — проговорил он. — Ты мог бы занять достойное место рядом со мной, придать новый смысл нашему существованию в этом мире. — Он покачал головой. — Нет на свете вещи печальнее, чем бесполезно растраченный потенциал.

Роуэн, без сомнения растратил свой потенциал на много всяких вещей, но что сделано, то сделано. Таков был его выбор, и он следовал ему до конца. Грозовое Облако давало 39 % вероятности, что он внесет перемены в этот мир, так что, наверно, не все его поступки были так уж плохи. Теперь ему предстоит путешествие на Твердыню, где, если все пойдет согласно планам Годдарда, его жизнь оборвется.

Но еще Роуэн знал, что там, на Твердыне, будет Цитра.

Если ему больше не на что надеяться, он уцепится за надежду увидеть Цитру еще один раз, прежде чем его глаза закроются навсегда.

В каждый конкретный момент времени я либо принимаю участие, либо мониторю более 1,3 миллиарда человеческих взаимодействий. 27-го марта Года Раптора я пометило три из них как наиболее важные.

Первое — это приватное совещание, на котором я не могу присутствовать, могу лишь строить догадки относительно его предмета. Встреча происходит в городе Сан-Антонио в Техасском регионе. Жилой дом насчитывает шестьдесят три этажа, верхний из которых — пентхаус, в котором распоряжается серп Айн Рэнд.

В этом здании, в соответствии со специфическими законами особоуставного региона, у меня нет средств наблюдения. Однако уличные камеры зафиксировали прибытие нескольких мужчин и женщин — опытных инженеров, программистов и даже одного морского биолога. Наверное, серп Годдард собрал их под каким-то предлогом, чтобы выполоть. У него склонность убирать всех, кто служит мне в той или иной отрасли знаний, особенно тех, чья работа имеет отношение к воздушно-космическому транспорту. Не далее как в прошлом году он выполол несколько сотен сотрудников Исследовательского института магнитных двигателей, где опытнейшие инженеры разрабатывали технологии путешествий в дальний космос. А до того он забрал жизнь у гениального специалиста в области долговременной гибернации, замаскировав это под массовую прополку на борту самолета.

Я не могу выдвинуть против Годдарда никаких обвинений, поскольку у меня нет фактов, лишь догадки о его мотивах. Так же как нет у меня и доказательств саботажа в злополучных колониях на Луне и Марсе или диверсии против орбитального хабитата. Достаточно сказать, что Годдард — последний в длинной череде серпов, которые, глядя в ночное небо, видят не звезды, а мрак между ними.

Несколько часов я жду известия о прополках в небоскребе, но оно так и не приходит. Вместо этого вскоре после наступления темноты на пороге здания появляются давешние визитеры. Они не обсуждают то, что случилось в пентхаусе, но по напряженному выражению их лиц я понимаю: ни один из них не уснет этой ночью спокойно.

Второй разговор происходит в Востмерике, в Саванне[32] — городе, за которым я тщательно ухаживаю, чтобы сохранить присущее ему очарование старины.

Тихая кофейня. Дальняя кабинка. Три серпа и один помощник. Кофе, кофе, латте и горячий шоколад. Серпы одеты в обычную одежду, что позволяет провести тайное собрание на виду у публики.

Камеры в кофейне только что выключил серп Майкл Фарадей[33], которого весь мир считает мертвым — он якобы самовыпололся год назад. Неважно, я все равно не слепо: за одним из столов прихлебывает чай мой камера-бот. У него нет мозгов. Нет сознания. Нет вычислительных возможностей, кроме тех, что нужны для подражания человеческим движениям. Простейшая машина, сконструированная для единственной цели: свести к минимуму слепые зоны, чтобы я могло лучше служить человечеству. А сегодня эта служба заключается в том, чтобы слышать происходящую здесь беседу.

— Приятно видеть тебя, Майкл, — говорит серп Мари Кюри. Я было свидетелем развития и окончания романтических отношений между этими двумя серпами, равно как и последующих долгих лет преданной дружбы.

— И тебя, Мари.

Камера-бот не смотрит на четверку беседующих. Это не имеет значения, потому что камеры находятся не в глазах бота. Крохотные, с булавочную головку, объективы расположены по окружности его шеи, под тонким слоем искусственной кожи, и в любой момент времени дают обзор на триста шестьдесят градусов. В корпусе бота кроются разнонаправленные микрофоны. Голова — это всего лишь камуфляж, коробка, набитая полистироловой пеной, чтобы в ней не завелись насекомые, столь многочисленные в этой части света.

Фарадей обращается к Анастасии. Его улыбка дышит теплом. Отеческой любовью.

— Кажется, наша ученица вырастает в замечательного серпа?

— Мы можем ею гордиться.

Капилляры на лице серпа Анастасии расширяются. Щеки слегка розовеют от похвалы бывших наставников.

— Ох, какой же я невежа, — говорит Фарадей. — Позвольте представить вам мою помощницу.

Молодая женщина молча и терпеливо сидит уже две минуты и девятнадцать секунд, давая серпам время на приветствия. Сейчас она обменивается рукопожатием с серпом Кюри.

— Здравствуйте, я Мунира Атруши.

Она пожимает руку и серпу Анастасии — впрочем, несколько замешкавшись.

— Мунира родом из Изравии, работает в Великой Библиотеке. Она оказала мне неоценимую помощь в исследованиях.

— В каких исследованиях? — интересуется Анастасия.

Фарадей и Мунира не торопятся отвечать. Затем Фарадей говорит:

— Историко-географических, — но быстро меняет тему, явно пока не готовый обсуждать ее. — Итак, коллегия случаем не подозревает, что я по-прежнему жив?

— Насколько я могу судить — нет, — отвечает серп Кюри. — Хотя, уверена, многие фантазируют, что было бы, если бы ты все еще жил на свете. — Она делает глоток латте, температура которого, по моим измерениям, 176º по Фаренгейту[34]. Беспокоюсь как бы она не обожгла рот, но она осторожна. — Представляю, какая бы поднялась буря, если бы ты появился на конклаве тем же волшебным образом, что и Годдард! Не сомневаюсь, сейчас ты был бы Верховным Клинком.