Он набрал полную грудь воздуха. Больше он от нее ничего не добьется, а это значит, что она знает не больше его самого, и ей плевать. Она ввязывается в заваруху ради удовольствия. Для нее это форма протеста. Ей безразлично, кому служить, лишь бы заодно потакать собственным прихотям.

— В игре, — наконец проговорил он. — Конечно в игре. На все сто.

Она шаловливо шлепнула его по руке и промурлыкала:

— Могу сказать лишь одно: кто бы ни бросил это первое отражение, он на твоей стороне.

— На моей стороне? В каком смысле?

— А кто, по-твоему, избавил тебя от твоего назойливого нимса? — спросила она.

Это что — шутка?! Но взглянув на подружку, Грейсон понял, что она вовсе не шутит.

— Что ты такое говоришь, Пурити?

Она пожала плечами, мол, подумаешь, какие пустяки.

— Я передала по цепочке, что ты нуждаешься в услуге. — Она наклонилась к нему поближе и шепнула: — Вот тебе ее и оказали.

И прежде чем он успел отреагировать, она обняла его — и он превратился в желе.

Позже, возвращаясь мыслями к этому ощущению, он расценил его как нечто вроде плохого предчувствия.

Если Пурити и принимала участие в первом покушении на серпов Кюри и Анастасию, то она об этом не распространялась, а Грейсон предпочитал не спрашивать. Одно лишь упоминание о том первом нападении разоблачило бы его.

Детали предстоящей операции знали только Грызл и Пурити. Грызл — потому что был руководителем, а Пурити — потому что это она составила план.

— Саму идею мне подсказало наше первое свидание, — сказала она Грейсону, но объяснять ничего не стала. На что же она намекает? Может, на то, что, прежде чем убить, они заключат серпов в тюрьму? До тех пор пока ему не известны место и время операции, затруднительно строить планы, как ей помешать. Вдобавок ко всему, Грейсон должен извернуться так, чтобы Пурити спаслась после провала, не догадавшись, кто этот провал подстроил.

За день до таинственного события Грейсон сделал анонимный звонок в коллегию серпов.

— Завтра будет совершено покушение на серпов Кюри и Анастасию, — прошептал он в трубку, воспользовавшись искажающим тембр фильтром. — Примите все необходимые меры предосторожности.

И немедленно повесил трубку, после чего выбросил телефон, который украл специально ради одного-единственного разговора. В то время как Грозовое Облако запросто могло проследить любой звонок до его источника, серпы таким продвинутым оборудованием не обладали. До недавнего времени они были видом живых существ, не имеющим естественных врагов, и сейчас только учились бороться с направленной против них организованной агрессией.

В утро знаменательного дня Грейсона уведомили, что операция будет проведена в театре города Уичито. Оказывается, они с Пурити являлись частью большой команды. Пожалуй, разумно, — такого рода операцию нельзя полностью поручать двоим ненадежным негодникам. Вместо этого ее поручили десяти ненадежным негодникам. Поскольку им дали только самую необходимую информацию, Грейсон так никогда и не узнал имен сообщников, да ему не больно-то и хотелось.

Но кое-что он все же знал.

Пурити, не имевшая понятия о миссии Грейсона, сама того не подозревая, дала ему невероятно ценные сведения. Сведения первостепенной важности. Покойный агент Тракслер был бы доволен.

Ирония заключалась в том, что ключом к этой критически важной информации была именно кончина агента Тракслера. Потому что, если Пурити смогла устроить прополку агента Нимбуса, это означает только одно: нападения на Кюри и Анастасию — дело рук не обычных граждан. Кровавым шоу руководит какой-то серп.

Анастасия была готова к представлению.

К счастью, ее роль сводилась к одному краткому выходу на сцену. Цезаря будут убивать восемь заговорщиков; Анастасия станет последним из них. Семь кинжалов будут театральными, со складывающимися лезвиями и фальшивой кровью. Кинжал Цитры будет таким же настоящим, как и кровь человека, которого он поразит.

К досаде девушки, серп Кюри настояла на том, чтобы присутствовать на спектакле.

— Не может быть и речи, чтобы я пропустила дебют моей протеже на театральных подмостках! — сказала она, лукаво усмехаясь, хотя Цитра прекрасно сознавала настоящую причину. Из тех же соображений Кюри присутствовала на двух последних прополках своей подопечной: Мари сомневалась, что Константин сможет ее защитить. Кажется, сегодня вечером окутывающий Константина кокон невозмутимости дал трещину. Возможно, потому, что вместо мантии ему пришлось надеть смокинг, чтобы не выделяться в толпе. И все же кое-что из своего настоящего имиджа он оставил: его галстук был того же кроваво-алого цвета, что и мантия. Зато серп Кюри наотрез отказалась появляться на публике без своего лавандового одеяния. И это обстоятельство окончательно вывело Константина из себя.

— Вам вообще не следует являться в театр! — выговаривал он ей. — А если уж так хочется, то сидите за кулисами!

— Успокойтесь! — ответила Кюри. — Если Анастасии в роли приманки окажется мало, то вот она я собственной персоной. К тому же, даже если они меня и убьют, то в переполненном театре прикончить меня у них не получится. Для этого придется сжечь весь театр, что вряд ли удастся, учитывая, сколько гвардейцев вы сюда нагнали.

В этом было рациональное зерно. Цезаря можно умертвить ударом кинжала, но серпы — дело другое. Ножи, пули, дубины и яды сделают их всего лишь квазимертвыми. Через день или два они воскреснут, к тому же, возможно, с отчетливым воспоминанием о том, кто на них напал. В этом случае временная смерть даже может оказаться весьма эффективной стратегией для поимки преступников.

И тогда Константин поведал им причину своей нервозности.

— Мы получили сообщение, что сегодня вечером на вас действительно нападут, — сказал он подругам, когда зрители начали заполнять зал.

— Сообщение? От кого? — спросила серп Кюри.

— Не знаем. Но относимся к нему со всей серьезностью.

— И что мне делать? — спросила Цитра.

— То, зачем вы сюда явились. Но приготовьтесь защищаться.

Цезарь должен был умереть в первой сцене третьего акта. Пьеса состояла из пяти, и в оставшихся актах должен был являться призрак убитого, чтобы терзать своих убийц. Поскольку играть призрака мог другой актер, сэр Албин Олдрич посчитал, что тогда его прополка не произведет на публику ожидаемого впечатления. Поэтому было решено закончить спектакль сразу после смерти Цезаря, лишив раздосадованного Брута возможности произнести знаменитую речь «Римляне, сограждане и друзья! Выслушайте, почему я поступил так». Никто на всю страну монаршим криком не грянет «Пощады нет!» и не спустит псов войны[18]. Вместо этого в зале над обомлевшей публикой зажжется свет. Никто не выйдет на поклоны. Занавес тоже не закроется. Мертвое тело Цезаря останется лежать на сцене, пока последний зритель не покинет зал. Таким образом финальная сцена будет сыграна актером, в принципе не способным сыграть что бы то ни было.

— Вы можете украсть мое физическое бессмертие, — сказал Олдрич Анастасии, — но мой последний спектакль навечно останется в анналах нашего театра.

Перед самым началом спектакля серп Константин пришел за кулисы, где ждала Анастасия.

— Ничего не бойтесь, — сказал он ей. — Мы вас защитим.

— Я и не боюсь, — ответила Цитра. По правде говоря, она была напугана, но еще больше ее злил тот факт, что она стала чьей-то мишенью, и это чувство пересиливало страх. А еще Цитра обнаружила в себе боязнь сцены. Она знала, что это глупо, но избавиться от нее не могла. Подумать только — играть на подмостках! Каких только ужасов не уготовала для нее ее профессия!

Театр был полон. С толпой зрителей смешалось десятка два переодетых гвардейцев Клинка — правда, об этом никто не подозревал. В программке значилось, что любителей сценического искусства ждет зрелище, ранее не виданное ни в одном театре Средмерики; и хотя зрители немного сомневались в правдивости этих посулов, их любопытство было возбуждено.