И Анастасия действительно намеревалась выполнить обещание. Она получала удовольствие от общения с серпом Кюри как на работе, так и на досуге. Будучи юниором, Анастасия могла бы работать под опекой любого серпа (и на нее делали заявки многие), но между ней и Мари сложилось взаимопонимание, благодаря которому их занятие казалось менее невыносимым.

— Переночуй где-нибудь в тепле, дорогая, — посоветовала Мари. — Ты же не хочешь перегрузить свои оздоровительные наниты?

Повесив трубку, Цитра выждала целую минуту, прежде чем выйти из машины — как будто Мари могла знать, что ее подопечная пустилась во что-то неподобающее сразу же после звонка.

— Вы вернетесь, чтобы продолжить поездку? — спросил публикар.

— Да. Дождись меня.

— И тогда вы назовете конечный пункт поездки?

— Да.

Площадка для отдыха в это время суток была пустынна. Круглосуточные киоски с закусками и заправочные станции обслуживались минимумом персонала. Ярко освещенный туалет сиял чистотой. Цитра быстро пошла к нему. Ночь была холодной, но мантия, оснащенная теплоэлементами, делала тяжелое пальто ненужным.

Цитру никто не видел — во всяком случае ни один человек. Однако она не могла не отдавать себе отчет в том, что за ней наблюдают камеры Грозового Облака. Они поворачивались на столбах, прослеживая весь ее путь от машины до туалета. Возможно, в самом публикаре Грозового Облака и не было, но оно знало, где находится Цитра. А может быть, даже знало, зачем она отправилась в эту поездку.

Зайдя в кабинку, Цитра сняла свою бирюзовую мантию, того же цвета тунику и леггинсы — все сделанное на заказ — и надела обычную уличную одежду, которую до этого прятала в складках мантии. В процессе переодевания ей пришлось бороться с чувством стыда — для серпов дело чести и гордости никогда не носить ничего другого, кроме своего официального облачения.

— Всегда, в любой момент жизни мы — серпы, — говорила ей Мари. — И никогда не должны забывать об этом, как бы нам того ни хотелось. Наша одежда — свидетельство наших обязательств.

В день, когда Цитру посвятили в серпы, наставница объявила ей, что Цитры Террановы больше не существует.

— Ты есть и всегда будешь серпом Анастасией — с этой минуты и до того, как решишь оставить эту бренную землю.

Анастасия была согласна жить по этому правилу… кроме тех моментов, когда ей необходимо было становиться Цитрой Террановой.

Она покинула туалет, неся под мышкой скатанную в сверток Анастасию. Девушка опять стала Цитрой — гордой и своенравной, но не оставляющей никакого значимого социального отпечатка. Девчонкой, на которую никто не обращал внимания, кроме Грозового Облака, чьи камеры поворачивались ей вслед, когда она шла обратно к публикару.

Серп Прометей, первый Высочайший Клинок Мира, родился в Питтсбурге. В сердце города располагался грандиозный мемориал: раскинувшийся на пяти акрах парк усеивали обломки намеренно разбитого массивного обсидианового обелиска; вокруг этих темных камней возвышались большие, чуть крупнее натуральной величины, статуи серпов-основателей, высеченные из белого мрамора, что составляло резкий контраст с черными осколками павшего обелиска.

Это был мемориал в честь конца всех мемориалов.

Это был памятник смерти.

Туристы и школьники со всего мира приезжали в этот мемориальный парк, где смерть лежала в руинах перед серпами. Гостей приводила в изумление сама концепция того, что люди когда-то умирали по естественным причинам. От старости. От болезней. В катастрофах. За прошедшие годы Питтсбург свыкся со своей ролью туристического аттракциона, призванного знаменовать конец кончины. И поэтому в Питтсбурге каждый день праздновали Хэллоуин.

Повсюду шумели костюмные вечеринки и театральные ведьмовские шабаши. После наступления темноты каждая башня превращалась в башню ужасов. Каждый особняк становился домом с привидениями.

Ближе к полуночи Цитра пробиралась через мемориальный парк и кляла себя, что не догадалась захватить куртку. В середине ноября ночи в Питтсбурге морозные, а из-за ветра холод становится совсем нестерпимым. Конечно, Цитра могла бы надеть свою теплую мантию, но тогда терялся весь смысл переодевания в обычную одежду. Наниты трудились во всю мочь, стараясь поднять температуру ее тела и таким образом согреть изнутри. Это избавляло Цитру от дрожи, но от холода не спасало.

Без своей мантии она чувствовала себя уязвимой. Голой в самом глубинном смысле этого слова. Когда она только начинала носить ее, ощущение было странным и неудобным. Цитра постоянно наступала на длинный, метущий землю подол. Но за десять месяцев, прошедших после зимнего конклава, она привыкла к мантии, — привыкла настолько, что ощущала неловкость, выходя на публику без нее.

Парк кишел людьми; большинство слонялись туда-сюда, хохоча и переходя от вечеринки к вечеринке. Все щеголяли разными костюмами. Кого тут только не было: вурдалаки и клоуны, балерины и чудища… Единственным запрещенным одеянием была мантия серпа. Обычные граждане не имели права надевать что-либо, похожее на нее. Ряженые вовсю пялились на проходящую мимо Цитру. Неужели узнавали? Нет. Они смотрели на нее просто потому, что она единственная была без костюма. Она бросалась в глаза своей неброскостью.

Что ж, не Цитра выбрала это место. Оно значилось в полученной ею записке.

«Встречаемся в полночь в парке в Питтсбурге». Цитра засмеялась: надо же, какая аллитерация! — но притихла, сообразив, от кого послание. Подписи не было, только буква Л. В записке значилась дата — десятое ноября. К счастью, на этот день она запланировала прополку не очень далеко, успеет вовремя.

Для тайной встречи Питтсбург подходил как нельзя лучше. Серпы обходили город стороной. Они попросту не любили полоть здесь. Уж больно мрачное было место, со всеми этими ряжеными в окровавленных лохмотьях, бегающими с пластиковыми ножами в руках. Прямо какой-то праздник чернухи! Для серпов, считающих смерть делом серьезным, все это отдавало дурным вкусом.

Хотя от «Дома над водопадом» до Питтсбурга — ближайшего крупного города — было рукой подать, серп Кюри никогда не работала здесь. «Полоть в Питтсбурге — это почти излишество», — говорила она Цитре.

Поэтому шансы наткнуться здесь на коллегу по цеху были мизерными. Единственными серпами в Мемориальном Парке Смертности были мраморные статуи, свысока взирающие на разрушенный черный обелиск.

Точно в полночь из-за одного большого обломка выступила фигура. Сперва Цитра подумала, что это еще один гуляка; но, подобно ей самой, человек не был одет в костюм. В свете прожектора виднелся только темный силуэт, но девушка сразу узнала его по походке.

— А я думал, ты придешь в мантии, — сказал Роуэн.

— Рада, что ты не пришел в своей, — парировала она.

Он подошел ближе, и на его лицо упал луч света. Роуэн был бледен, как привидение, словно несколько месяцев не видел солнца.

— Хорошо выглядишь, — произнес он.

Цитра кивнула, но не ответила комплиментом на комплимент, потому что Роуэн хорошо не выглядел. В его глазах была усталая холодность — как будто он видел много такого, чего не следовало бы видеть, и перестал переживать из-за этого, чтобы спасти то, что осталось от его души. Но тут он улыбнулся, и улыбка его дышала теплом. Искренностью. «Вот ты где, Роуэн, — сказала себе Цитра. — Ты спрятался, но я нашла тебя».

Она увела его из пятна света, и они задержались в темном углу мемориала, где их не мог бы увидеть никто, кроме инфракрасных камер Грозового Облака. Но ни одной из них поблизости не наблюдалось, так что, возможно, им удалось найти слепое пятно.

— Приятно видеть вас, почтенный серп Анастасия, — сказал Роуэн.

— Пожалуйста, не зови меня так, — попросила она. — Для тебя я Цитра.

Роуэн лукаво усмехнулся:

— А это разве не нарушение закона?

— Насколько мне известно, все, чем ты занимаешься, — сплошное нарушение закона.

Роуэн слегка сник.

— Не верь всему, что болтают.