Он лежал на узкой тахте в своем кабинете и дышал тяжело, сипло. На лбу выступила испарина, губы потрескались. Черные волосы с первой проседью спутанными прядями лезли на глаза, однако отец даже не потрудился их убрать. Но куда больше меня испугал его мутный взгляд. На миг показалось, что папа меня с трудом узнает.

И я тяжело опустилась на край тахты. Осторожно приложила руку к его лбу и тут же отдернула: тот показался мне раскаленным.

- Папа, ну как же так?! - пробормотала растерянно. - Я... Я сейчас, погоди!

Подскочила, в ужасе заметалась по папиному кабинету. В полумраке - горел лишь небольшой торшер в дальнем углу - зацепилась бедром за письменный стол, привычно заваленный бумагами, исписанными ровными рядами закорючек. Отшатнулась, едва не сбив головой нависающие над столом книжные полки. Кабинет у папы был маленький, захламленный - стол, стул, тахта и разбросанные повсюду книги вперемешку с рабочими тетрадями. Споткнулась еще и о собственный рюкзак, брошенный на полу возле тахты, но все-таки добралась до дверей и кинулась в гостиную.

Я не понимала, как же так вышло. Потому что утром, когда уходила на занятия в Спортивную Академию, папа выглядел вполне здоровым и не жаловался на плохое самочувствие. Помню, поцеловала его в щеку с отросшей колючей щетиной и мельком отметила, что глаза у него красные, а вид уставший. Но решила, что отец по привычке засиделся до утра над своими бумагами, в которых я ничего не понимала, а он не предпринимал ни единой попытки мне объяснить - запретная зона, табу, оставь надежду всяк входящий!.. Поэтому посоветовала ему завязывать с кофе и обязательно позавтракать, а то он на человека не похож.

На это он лишь усмехнулся, а я, помахав ему на прощание, ушла на лекции. Но когда вернулась, то... Получила вот это!

Кинулась к антикварному комоду, добытому отцом на какой-то распродаже - или же привез откуда-то, мне не доложив, - соседствующему с тумбочкой и телевизором, который вот уже больше полугода никто не включал. Плюхнулась на колени, затем принялась судорожно выдвигать ящики, слабо представляя, что мне теперь делать. Со спортивными травмами я отлично справлялась, а с высокой температурой как-то не доводилось...

С третьего раза все же отыскала нужное - жестяную аптечную коробку, в которой бабушка Зина хранила свои сердечные капли и таблетки от давления. Почему-то решила, что там обязательно будет жаропонижающее, надо только хорошенько поискать.

Должно же оно быть?!

Нет, не то! Все не то... И это тоже не годится! Откопала среди множества коробочек с неизвестными мне названиями несколько знакомых пластырей, которыми бабушка заклеивала мои вечно разбитые колени, мазь от синяков и ушибов и еще ртутный градусник. Но так и не обнаружила того, что могло бы сбить высокую температуру!

Наконец, нашла силы признать, что я ничегошеньки не понимаю в таблетках, а рядом не было никого, кто помог бы мне советом - сказал бы, какое чудодейственное лекарство дать отцу, чтобы он сразу же выздоровел! - потому что бабушка Зина умерла еще прошлым летом, дед Вася - на два года раньше нее. Мы же с папой никогда не болели - ну вот совсем! - и эпидемия гриппа, терзавшая Н-ск еще с конца января, к середине промозглого, слякотного марта только набравшая силу, для меня была лишь бубнежем дикторов по радио или мельком увиденными заголовками в новостных разделах. А еще - отсутствующими учениками в моей детской группе по акробатике, которую я тренировала три раза в неделю в Олимпийском Центре.

Ровно до этого дня.

- Ника... - услышала хриплый голос отца. - Ника, подойди!

Я перестала гипнотизировать аптечный ящик и кинулась в кабинет.

- Да, папа! Уже бегу!

Снова опустилась рядом с ним на тахту, погладила его по руке, затем по щеке, после чего вцепилась в мобильный телефон. Какая же я дура! Ну конечно... Если я не знаю, что делать, то существуют вполне компетентные люди, которые это знают. Они приедут и помогут, нужно только набрать заветный номер службы. Срочно, сейчас же!

Но позвонить в «Скорую» отец не дал - схватил меня за руку, сжал сильно, до боли.

- Мы должны вернуться в Боровку, - произнес он хрипло, и я ужаснулась тому, каким странным стал его взгляд. Расфокусированным, словно папа смотрел на меня и не узнавал. - Сегодня же, Ника!

- Пап, ну какая еще Боровка?! - растерялась я окончательно. - Ночь на дворе, а у тебя высокая температура. Наверное, грипп подхватил, им сейчас полгорода болеют... Погоди, я вызову «Скорую», тебе нужно в больницу.

Но в больницу отец не хотел. Вместо этого рвался в Боровку - деревню в трехстах километрах от Н-ска, где стоял двухэтажный деревянный дом с красной черепичной крышей, синими облезшими воротами, летней кухней в небольшой пристройке, банькой и поленницей, которую я так старательно складывала, любуясь своей работой, а она исчезала в два счета, стоило лишь ударить холодам.

- Мне нужно все закончить, - произнес он упрямо. - Я всего лишь в полушаге от разгадки. Осталось совсем немного, Ника!

И попытался подняться. Я протянула руку, чтобы его помочь, но отец меня оттолкнул. Раз за разом старался сесть сам, но так и не смог - не хватило сил. Наконец, хрипло дыша, откинулся на подушку и закрыл глаза.

И вот тогда мне стало по-настоящему страшно. Так жутко, как никогда ранее.

- Ты отвезешь меня на своем мотоцикле, - неожиданно произнес он, и его веки задрожали. - Я не смогу за руль, а то бы сам... Сам добрался!

- Мы обязательно поедем, - пообещала ему, кусая губы - Но сейчас ты полежи, не вставай. Погоди! - Сбегала на кухню, протянула кружку - его любимую, с изображением Красной Площади. Три года назад мы ездили в Москву на экскурсию - папа, бабушка с дедушкой и я. - Вот, выпей... Тебе надо много пить! - Но его зубы клацали о край, проливая воду на домашний халат. - Обещаю, папа! Но сперва в больницу...

И я все-таки вызвала «Скорую».

Ждала ее, изнывая от тревоги возле отца, метавшегося в жару, бормотавшего что-то о золотых куполах и еще крови, которая всех-всех спасет. Затем, не выдержав, сбежала на кухню. Вглядывалась с четвертого этажа в промозглый мартовский вечер, прислушиваясь к звукам проносящихся по невидимому отсюда проспекту машин. Смотрела на качающийся на ветру фонарь возле нашего подъезда, заключенный в желтоватый колпак моросящего дождя, и спящую детскую площадку со скрипучими качелями - в детстве я крутила на них «солнышко», пугая до сердечного приступа старушек на лавочках.

«Скорая» никак не ехала.

Вернувшись в кабинет, я вновь попыталась напоить отца, но его трясло все сильнее. И меня колотило вместе с ним.

- Скоро! - пообещала не столько ему, сколько себе. - Очень скоро они приедут, и все будет хорошо. Тебя быстро поставят на ноги. Вот, - смочила полотенце и приложила на смуглый лоб. Капли потекли по его лицу, испаряясь почти моментально.

- Я уже никуда не поеду, - неожиданно произнес отец совершенно спокойно, и его взгляд стал вполне осмысленным. - Это Красная Лихорадка, Ника! От нее нет спасения.

- Это грипп, папа! - возразила ему. - Всего лишь обычный грипп... От такого не умирают, так что ты мне это прекращай! Какая еще Красная Лихорадка?!

Но слушать меня он не стал.

- Я всегда думал, что времени у меня предостаточно... Много времени, чтобы все тебе объяснить! Но я ошибался. Оно на исходе, а так много тебе не сказал. Ника, ты должна... Пообещай мне, сейчас же!

- Обещаю, папа! - сказала ему, кусая губы. - Вернее, я клянусь, что очень скоро тебе станет получше.

Но он не слушал, твердил свое.

- Пообещай, что ты обязательно поедешь в Боровку и уйдешь через разлом в Улайд!

Услышав это, я едва не взвыла от отчаянья. Ну где же врачи? Отцу становилось хуже, он уже бредил, а они все не едут!

- Какой еще разлом, папа?! - спросила у него, глотая слезы, стараясь не всхлипывать. По крайней мере, не слишком громко. - Что такое «Улайд»?