- Он жить будет? – выдохнула женщина шепотом.

- Все, что я могу сказать, так это то, что ваш сын хорошо перенес операцию. И из хороших новостей – у него не задето ни одно нервное окончание, позвоночник поврежден незначительно, голова тоже не задета. Только челюсть и правая сторона лица. Из органов пришлось удалить одно легкое и селезенку. В общем, если вдруг случится чудо, то после долгих месяцев реабилитации, когда он будет заново учиться говорить, есть, пить, то возможно он даже будет ходить и у него будет шанс вернуться к более-менее нормальной жизни. Но это даже не прогноз. Это мои предположения. Чтобы немного успокоить вас. Чтобы вы все верили в чудо и молились за него. Больше от врачей пока что ничего не зависит.

- Как долго он будет в коме? – сквозь слезы выдавила я.

Я снова не верила, что все это говорят про моего Ваньку. Про моего мужа.

- Не знаю. И три дня может… И три года…

- Можно его увидеть?

- К сожалению нет. Он в реанимации. Его жизнь сейчас полностью зависит от аппаратов. Как только его состояние немного стабилизируется и его переведут в блок интенсивной терапии, вы сможете его навестить. А дальше в будущем ему будет нужен постоянный уход, ну, или сиделка.

- Пожалуйста… Я должна его увидеть… Он ведь не знает самого главного… Я ему не сказала…

- Простите, но нет. Поезжайте лучше домой, отдохните. Вы нужны ему сильные, уверенные и готовые помочь ему. Ваши стенания под дверью не спасут его. Отоспитесь и успокойтесь. А вы, – Павлов посмотрел на свекровь, – пройдите к регистратуре. Я попрошу, чтобы вас осмотрел врач. И выписал вам рецептурное успокоительное.

Врач что-то говорил еще, но я уже его не слышала. Уткнувшись в плечо папы, я до боли зажмурила глаза. Но слезы снова потекли по щекам. Откуда их столько во мне?

Я не хотела уходить из больницы. Я не хотела оставлять его одного. Я знала, что нужна ему. Я чувствовала.

Какие бы между нами ни были отношения, но я его любила. Очень сильно. Пусть всего лишь, как друга, но моя любовь была искренней и настоящей. И я очень боялась потерять Смоленцева.

Я так привыкла, что он всегда рядом, что теперь не представляла своей жизни без него. И совершенно не знала, что делать. Я бы, наверное, так и осталась сидеть в больничном коридоре, но мама взяла меня за руку и отвела в машину. Там мы дождались, когда отпустят Лидию Владимировну и все вместе поехали домой к моим родителям, предварительно заглянув в ближайшую аптеку. Папы не было так долго, что я решила, что он скупил все успокоительное, которое там было. Судя по огромному пакету мои предположения оказались верными.

Дома мама капала всем корвалол и отсчитывала таблетки валерианы. Я же просто прошла в свою комнату и завалилась на кровать, повернувшись лицом к стенке. Глядя на узор на обоях, я не понимала, где я и что со мной происходит. Наступившая апатия полностью поглотила меня. Я то беззвучно плакала, то проваливалась в сон, то снова изучала обои.

Ближе к ночи я прошла на кухню. Ванькина мама все еще была у нас. Родители уговорили ее остаться до завтрашнего утра. Боялись за нее. И не зря. Выглядела она не очень. А когда мы с ней столкнулись взглядами, то одновременно разревелись. Каждая из нас теряла любимого мужчину в своей жизни. И мы это понимали, но ничего не могли сделать.

Мама пыталась уговорить меня хоть что-то поесть. Я не смогла. Но чай с какими-то травами и лекарственными каплями все же выпила. Затем снова ушла к себе в комнату и уснула без снов, а когда открыла глаза, то поняла, что уже утро. Ранее, апрельское, солнечное утро.

Выглянув в окно, я увидела, как просыпается город.

Люди, чувствуя весну и соскучившись по теплу и солнцу, надели яркую одежду. Из редких машин звучала громкая музыка, заглушая чириканье взъерошенных воробьев. Несмотря на то, что было еще рано, можно было услышать голоса детей, которые спешили в расположенную рядом с нашим домом школу. Город жил, город был цветным и многогранным. В нем было столько радости и света, что можно было задохнуться от счастья.

А я была на другой стороне, где было темно и пусто, как и в моей душе. Я смотрела в окно и понимала, что теперь мне нет места в этом городе. После вчерашней ночи у меня теперь другая жизнь. Она разделилась на до и после. И как прежде больше ничего никогда не будет.

Ванька пробыл в коме почти два месяца.

Два долгих мучительных месяца.

Каждый день был похож на другой. Без просвета и надежды на светлое будущее. И я просто перестала верить в чудо. Я вообще перестала верить во что угодно. Существовала все это время, потеряв интерес к жизни. Все что меня интересовало – так это Ванька и его здоровье.

Я пропадала в больнице день и ночь. Как только у меня появлялась свободная минута, я сразу же мчалась к нему и разговаривала с ним до тех пор, пока у меня не начинал болеть язык. Со стороны я напоминала сумасшедшую, но я не могла бросить его. Он мне был дорог. Мне казалось, что если я перестану к нему ходить, то он сдастся. Что именно моя рука и мое желание снова поговорить с ним держат его на этом свете.

Наверное, я сошла с ума.

Я почти забросила универ. За что родители меня не погладили по голове. Папа настоятельно просил взять себя в руки и закончить этот курс, тем более что до сессии оставалось совсем немного. Я их понимала, но не могла ничего сделать. В моей голове были только мысли о Смоленцеве. И я не понимала, как можно изучать хоть какой-то предмет и запомнить что-то, если в учебнике я даже букв не видела.

Меня спасли мои предыдущие посещения без пропусков, хорошие отметки почти по всем дисциплинам и, конечно, ситуация в которой я оказалась. Многие преподаватели сжалились надо мной и просто автоматом выставили оценки. Мне оставалось только подтянуть оставшиеся хвосты. Но это было сложно.

Я была занята совсем другими делами.

Мне нужен был Ванька. Целый и здоровой. Я хотела снова посмотреть в его глаза и просто обнять. Но сколько бы сил я ни вкладывала, пока все оставалось на прежнем уровне.

Я старалась как можно больше проводить с ним времени и делать все возможное, чтобы помочь ему. Но моего внимания было недостаточно. Чтобы поддерживать его в стабильном состоянии требовались немалые финансовые затраты. И довольно значительные. Но и это меня не остановило. Я потратила все Ванькины сбережения, родители и мама Ваньки помогали, чем могли. Общими усилиями мы справлялись без займов и кредитов.

Но это было только до того момента, пока Ванька не пришел в себя.

Это случилось утром. Я была в универе, когда мне позвонили и сообщили о том, что мой муж пришел в себя. Я сбежала прямо с консультации, оставив однокурсников и преподавателя в немом недоумении, но мне было плевать. Произошло то, чего я так давно ждала. И теперь, пока ехала в такси, всю дорогу плакала, ругая себя, что в такой ответственный момент я была не с ним.

Мое сердце колотилось от волнения. Дыхание сбилось, а руки тряслись так, что я боялась, что не смогу открыть дверь в палату. Немного отдышавшись, вытерев слезы со щек, я все же нажала на ручку и шагнула вперед.

Каково же было мое изумление, когда я увидела сидящую рядом с моим мужем Смирнову. Я даже потеряла дар речи. Я была готова к чему угодно, но только не к встрече с ней.

Последний раз мы виделись еще до аварии. А потом она жутко заболела. Так сильно, что, когда все случилось, она лишь позвонила и сообщила, что не может приехать, но мысленно со мной. Я лишь пожала плечами. И верила, что она придет, как только ей станет легче. Но Ленка так и не появилась. Сначала длительный больничный, а потом она и вовсе взяла в универе академ. И все это я узнала от одногруппников. Она же просто пропала со всех радаров. И может мне, как подруге, следовало позвонить ей и узнать, как у нее дела, но я слишком погрязла в своих проблемах. В общем, мы обе отдалились друг от друга. И теперь мое удивление было вполне объяснимо.