– Пора вам нанести визит тюремному надзирателю, месье, – злорадно произнес стражник, который привел в камеру Дугласа.

– Да, кажется, пора, – сказал Дэнд.

Калхолланд-сквер, Мейфэр,

4 августа 1806 года

– Как так уехала? Что такое ты говоришь? Красивый и безупречно сложенный, словно молодой греческий бог, лакей Кертис был к тому же не дурак. А поэтому он сразу же понял, что, несмотря на свое атлетическое телосложение, он не может соперничать в силе с сердитым мужчиной, стоявшим по ту сторону порога. Первые кроваво-красные полосы на предзакатном небе отразились дьявольским блеском в темных глазах месье Руссе, заставив молодого лакея чуть попятиться.

– Она уехала рано утром, сэр, – сказал лакей. – За ней приехал экипаж, кучер погрузил ее багаж...

– Багаж? – Месье Руссе так и подпрыгнул, услышав это слово.

– Да, сэр. Целая куча корзин и саквояжей, – сказал Кертис, тревожно оглядевшись вокруг. Но пока что он не приметил ни любопытной служанки, подглядывающей за ними сквозь боковое окно соседнего дома, ни какого-нибудь прохожего, остановившегося посмотреть, какую новую неприятность навлекло на их некогда респектабельный квартал непрошеное соседство.

Кертису нравилась мисс Нэш. Ему не хотелось, чтобы она стала жертвой еще большего скандала, чем тот, который уже произошел, а этот мужчина, несмотря на его дружелюбные манеры, был причиной ее падения. То, что у него хватило наглости явиться сюда, как будто он имеет на это полное право, и спрашивать, где находится мисс Нэш и с кем, вызвало у Кертиса желание нагрубить ему.

Но вместо этого он спросил:

– Не угодно ли войти в дом, сэр? Возможно, кто-нибудь из служанок знает больше, чем я.

– Да. – Месье Руссе шагнул через порог мимо Кертиса. – Позови-ка горничную Лизетту.

– Извините, сэр, не могу. Лизетта сопровождает мисс Нэш.

Француз замер. Его лицо стало вдруг очень спокойным. Это насторожило Кертиса еще больше. Все дело было в его глазах, думал Кертис, стараясь не встречаться с ним взглядом. В их темных глубинах буйствовало темное веселье, сулящее перейти в неистовство.

– Значит, она лгала, – сказал он, и губы его дрогнули в какой-то жуткой усмешке.

Круто повернувшись, он сбежал вниз по ступенькам и зашагал по улице, а до лакея долетели подхваченные ветром его прощальные слова:

– Кто бы мог догадаться, что эта прелестная маленькая озорница способна на такое?

А Кертис подумал, что никогда еще не слышал, чтобы какое-нибудь ругательство звучало так же убийственно, как ласковое одобрение Руссе.

Она лежала в его объятиях, позволяла ему впитывать звуки страсти, слетающие с ее губ, отдавала ему свое тело несколько раз в течение одной ночи, она глубже впечаталась в его душу, чем клеймо на его груди. И все это время она лгала, зная, что утром уедет к Сент-Лайону. Зная, что когда он вернется к ней, то застанет дом опустевшим. А ведь она понимала, что он вернется, потому что, черт возьми, они занимались любовью, а любовник не отдает свою обожаемую другому. Он был именно таким любовником. Ему, черт возьми, следовало бы гордиться этой малышкой, которая видела его насквозь.

Прошло всего лишь двадцать четыре часа. За это время он успел сделать многое, но еще не все. Пока.

«Ну что ж, дорогая моя, – думал он с этой жуткой улыбкой на лице, сидя в наемном экипаже, – как бы ловко ты меня ни провела, ты еще плохо меня знаешь. Я еще могу очень сильно удивить тебя».

Экипаж замедлил ход, въехав на территорию верфей, где рабочие производили погрузку и выгрузку шлюпов и торговых судов, по-прежнему перевозивших грузы. Матросы толпами вываливались из дешевых пивнушек и таверн, постаравшись получить удовольствие на всю катушку перед тем, как возвратиться на борт судна, или отпраздновав возвращение из очередного опасного плавания. В те дни каждый рейс был опасным.

Эмбарго и блокада, введенные Наполеоном против Англии, замедлили грузооборот лондонских доков, но не перевелись еще капитаны, уверенные в проворстве своих судов и своих незаурядных навигаторских способностях, которые были готовы за хорошую цену или другое справедливое вознаграждение пойти на риск. С одним из таких людей у Дэнда Росса и была назначена встреча.

Многое еще предстояло сделать. Приходилось менять планы. Если не предупредить товарищей об изменении стратегии, дело могло обернуться плохо. Надо было написать и отправить важные послания, заключить соглашения – и успеть все это, пока не начнется отлив.

Он нетерпеливо стукнул в потолок экипажа, приказывая кучеру остановиться. Открыв дверцу, он спрыгнул на землю до того, как остановился экипаж. Бросив кучеру деньги за проезд, он жестом поманил к себе одного из мальчишек-факельщиков[6], которые сшивались возле таверны в ожидании каких-нибудь случайных поручений.

– Который из шлюпов называется «Беспризорник»?

Мальчишка указал на небольшой шлюп со свежеокрашенными в черный цвет бортами. Пара матросов с помощью горсти песка натирали борта суденышка, чтобы не блестела краска. «Мудрый человек капитан, – одобрительно подумал Дэнд, – не хочет, чтобы лунный свет, случайно отразившись в блестящей поверхности, привлекал внимание».

Покопавшись в кармане, он извлек толстый конверт и нерешительно посмотрел на него.

Он не хотел этого. Ему это было не нужно. У него были более важные дела. Было прошлое, с которым следовало считаться, оставались враги, которых следовало отыскать, и ему еще предстояло вернуть свое место в этом мире.

И был старый долг, по которому следовало заплатить.

Он вручил конверт мальчишке, присовокупив кое-какие краткие указания. Потом, вложив блестящую монетку в грязную ладонь, он мрачно прошипел что-то угрожающее в маленькое грязное ухо, потому что отлично знал, на что способны мальчишки. Он знал, что они способны на предательство, и точно знал, какие слова следует сказать, чтобы довести до их сознания, что в случае чего им это с рук не сойдет. Мальчишка судорожно глотнул воздух и с готовностью закивал головой, а Дэнд Росс направился по сходням на борт «Беспризорника».

Большая северная дорога и Шотландия,

4 – 9 августа 1806 года

Поездка к северу, в шотландский замок Сент-Лайо-на, была продолжительной и утомительной, несмотря на роскошное оборудование кареты, присланной за ней Сент-Лайоном. Шарлотта пребывала в подавленном настроении. От грустных мыслей ее отвлекала только Ли-зетта. Девушка, казалось, была очень довольна ситуацией и напропалую флиртовала с мускулистыми молодыми верховыми, которых Сент-Лайон нанял, чтобы сопровождать экипаж и защищать его от разбойников, или весело молола всякий вздор.

Судя по всему, мягкие кожаные сиденья и бархатные шторы с кисточками на окошках произвели неизгладимое впечатление на неравнодушную к роскоши служанку. Она с наслаждением пользовалась стегаными подставками для ног, пуховыми подушками и кашемировыми пледами. Шарлотта буквально могла читать мысли Лизетты, настолько отчетливо они отражались на ее лице: если это называется в свете «грехопадением», то опорочить себя, возможно, не так уж плохо.

В обычных обстоятельствах Шарлотту позабавил бы прагматизм горничной, но сейчас она была слишком занята своими мыслями и не обращала особого внимания на Лизетту. Когда Лизетта наконец поняла, что Шарлотта ее не слушает, она тут же продемонстрировала потрясающую способность спать практически в любых условиях и оставила Шарлотту наедине с ее мыслями. А мысли были, прямо скажем, тревожные...

Дело было в том, что... она не могла не вспоминать. Ночь, которую она провела с Дэндом, заполняла все ее мысли, и она стала сомневаться в правильности своего решения. Она говорила себе, что, не сказав ему о своем намерении уехать, она не столько обманула его, сколько избавила их обоих от трудного расставания. Но упрямое сердце не желало этому верить.