— Но я помню что-то… какие-то обрывки…

Финн сжал прутья клетки, словно цепляясь за свою веру. Далеко внизу он увидел Кейро, идущего по залу в обнимку с двумя хихикающими девицами.

Гильдас проследил за его взглядом.

— Это не воспоминания. Так тебе открываются тайны Инкарцерона. Твои видения укажут нам путь к Свободе.

— Нет, я помню.

— Ну что ты помнишь? — в сердцах спросил старик.

— Кремовый пирог… — чувствуя себя очень глупо, ответил Финн. — С серебряными шариками и семью свечками. Еще там было много людей и музыка, много музыки.

Он только что вспомнил это и отчего-то обрадовался, но тут же заметил взгляд старика.

— Пирог… Это может что-то значить. Семь — число очень важное, у Книжников оно считается символом Сапфика из-за того случая, когда он повстречал Жука-ренегата.

— Но я на самом деле видел все это!

— Финн, воспоминания есть у всех, а вот видения, что явлены тебе, — это нечто действительно особенное. Лишь Звездовидцу дан великий дар пророчества, и всем, от последнего раба до воинов Дружины и самого Йорманриха, известно это. Разве ты не замечаешь, как они смотрят на тебя? Не ощущаешь иной раз страха в их взглядах?

Финн молчал. Свои припадки он ненавидел и боялся их. Они всегда приходили внезапно — его вдруг начинало тошнить, перед глазами все плыло, потом он терял сознание. Следовавшую за приступом дурноту и озноб лишь усугубляли неотвязные расспросы Гильдаса.

— Эти припадки когда-нибудь меня доконают, — проговорил он негромко.

— Мало кто из казематорожденных доживает до седин, это верно, — резко произнес Гильдас, избегая, однако, смотреть ему в глаза. Пристегивая к зеленому плащу богато украшенный воротник, он добавил вполголоса: — Прошедшего все равно не вернуть, и не имеет значения, каким оно было. Выкинь его из головы, иначе ты рискуешь потерять рассудок.

— Так ты знал и других казематорожденных? — спросил Финн.

— Да. Троих. — Гильдас раздраженно подергал кончик заплетенной бороды. — Таких, как ты, немного, — помолчав, сказал он. — Прежде чем наткнуться на тебя, я всю жизнь провел в поисках. Об одном попрошайке, что сидел обычно перед Залом прокаженных, болтали, что он казематорожденный. Когда мне удалось разговорить его, выяснилось, что он совершенно сошел с ума — нес какую-то чушь о говорящем яйце и о коте, который постепенно растворялся в воздухе, пока не оставалась одна улыбка. Много лет спустя, проверив немало ложных следов, я наконец снова напал на верный. Это была простая работница из числа Обывателей, живших в Ледяном крыле, и она казалась вполне нормальной. Я упрашивал ее поведать мне о своих видениях, но она отказалась наотрез. Позже до меня дошло известие, что она повесилась.

Финн сглотнул.

— Из-за чего?

— Как мне рассказывали, ей стало казаться, будто ее преследует какой-то ребенок, которого никто больше не видел. Он цеплялся за ее подол, звал ее. По ночам она не могла спать, его голос, который она все время слышала, стал для нее пыткой.

Финн вздрогнул. Он чувствовал, что старик наблюдает за ним.

— Мне выпал один шанс на миллион — найти тебя здесь, — нарочито грубо проговорил Гильдас. — Только ты сможешь вывести меня на Свободу.

— Я не…

— Сможешь. Ты — ниспосланный мне провидец, связующее звено между мной и Узилищем. Скоро, скоро я получу через тебя знак, которого ждал всю жизнь, видение, которое скажет мне, что время пришло и я должен вслед за Сапфиком отправиться на поиски Внешнего Мира. Это путь каждого Книжника, хоть никому более не удалось достичь цели. Но, с другой стороны, ни у кого и не было проводника казематорожденного.

Финн покачал головой. Уже не первый год он слышал все это, но одержимость Гильдаса все так же пугала его. Да и как может он помочь старику обрести свободу? Какой толк от его внезапных проблесков воспоминаний и удушливых приступов беспамятства, перед которыми все тело будто колет иголками?

Гильдас, протиснувшись мимо Финна, ухватился за металлическую лестницу:

— Смотри, не говори никому. Даже Кейро.

Старик уже почти исчез под полом клетки, когда Финн тихо заметил:

— Йорманрих так просто тебя не отпустит.

Гильдас взглянул на него поверх перекладины.

— Я волен уйти, когда захочу.

— Ты нужен ему. Только с твоей помощью он стал Вождем Крыла. Без тебя он…

— Он справится и сам. Страх и насилие — его стихия. — Гильдас ступил на следующую перекладину. Вдруг он остановился, и его маленькое сморщенное личико просияло радостью. — Финн, ты только представь — когда-нибудь откинуть крышку люка и выбраться на свет! Покинуть Инкарцерон и увидеть звезды! Увидеть Солнце!

Финн помолчал, потом ухватился за веревку и начал спускаться вслед за Книжником.

— Я видел и то и другое.

Гильдас язвительно рассмеялся:

— Так ведь то было не по-настоящему, глупый мальчишка. Это всего лишь фантом.

С поразительной ловкостью он продолжил карабкаться вниз по натянутой наискось лестнице. Финн двигался медленнее, даже в перчатках ощущая, как веревка нагревается от трения.

Свобода! Это слово вонзалось в него острым жалом, проникая в мозг. Оно обещало все и не значило ничего. Сапфику, как учили Книжники, удалось обрести ее, но Финн не знал, верить ли этому. Легенды о Сапфике со временем все множились и множились — каждый странствующий сказитель или бард добавлял к ним свою. Пройти всю Тысячу Крыл Инкарцерона, обведя вокруг пальца их Вождей, и совершить еще немало других подвигов — для этого понадобилась бы не одна жизнь. Ведь, как говорили те же Книжники, залы и камеры Узилища, его лестницы и башни составляли лабиринт огромной, недоступной человеческому разумению величины.

Когда Финн достиг пола, переливчато-зеленый, цвета змеиной чешуи плащ Гильдаса промелькнул уже на выходе из Логова. Проверив, на месте ли рапира и кинжалы, юноша поспешил следом.

Сейчас его мысли занимал только кристалл, о котором говорила Маэстра. Заполучить его будет не так-то легко.

Путь до Расщелины выкупа был недалеким. Финн быстро преодолел три темных пустых зала, остерегаясь мегапауков и выродившихся тенеястребов, паривших под самыми стропилами. Входя под последнюю арку, он услышал, что все остальные уже собрались. Воины Дружины, стоя у края пропасти, выкрикивали оскорбления и презрительно улюлюкали. Их голоса отражались от гладких, без малейших уступов, плит. На другом краю виднелись безмолвные тени Обывателей.

Расщелина неровной линией змеилась по полу, зияя обсидиановой чернотой отвесных стен. Сброшенный вниз камень никогда не отзывался звуком падения. В Дружине считали, что у Расщелины нет дна; поговаривали даже, что, свались туда кто-нибудь, он пролетит весь Инкарцерон насквозь и угодит прямо в расплавленное земное ядро. Из глубин пропасти и впрямь струился жар, и горячие испарения поднимались над ней колышущимся маревом. Посередине, воздвигнутый тем же узилищетрясением, которое создало саму Расщелину, торчал узкий каменный столп — Шип. Его плоская вершина была истерта и покрыта трещинами. С обеих сторон к ней были переброшены мостики — проржавевшие в постоянном жару и темные от покрывавшего их свиного сала. Эта площадка была ничейной землей, на которой велись переговоры, заключались перемирия и изредка производилась мена товарами или людьми между враждовавшими кланами Крыла.

Йорманрих, окруженный Дружиной, развалился на троне у неогороженного края пропасти, с которого по его приказу нередко сбрасывали вниз истошно кричавших провинившихся рабов. У ног Вождя скрючился тщедушный цепной.

— Ты только посмотри на него, — услышал Финн шепот Кейро. — Одна тупая самодовольная сила.

— Да, самодовольства у него не меньше, чем у тебя.

Кейро фыркнул.

— Мне-то, по крайней мере, есть чем гордиться.

Тут привели Маэстру, и внимание Финна переключилось на нее. Появившись в зале, она быстро обежала взглядом толпу Отребья, шаткие мостики и дрожавшие в жарком воздухе безмолвные силуэты ее людей по другую сторону пропасти. Один из них вдруг коротко вскрикнул, и выражение ее лица тут же утратило решимость.