Клаудия едва не вскочила в бешенстве со скамейки, но легкое прикосновение руки Джареда отрезвило ее. Молча все трое смотрели, как Каспар удаляется прочь, лавируя между лужами и кучами конских яблок, чтобы не запачкать изящных сапожек.

Лорд Эвиан достал табакерку.

— Ну и ну, — негромко произнес он. — Да это самая настоящая угроза.

Клаудия встретила взгляд темных глаз Джареда, с беспокойством смотревших на нее.

— Факс? — спросил он.

Она пожала плечами, злясь на себя.

— Он видел, как я выходила от вас прошлой ночью.

На его лице отразилось волнение.

— Клаудия…

— Знаю, знаю. Это все моя вина.

Эвиан изящно заложил в нос понюшку табаку.

— Если мне позволено будет высказаться, дело весьма неприятное.

— Это вовсе не то, о чем вы подумали.

— О, разумеется.

— Не то. Абсолютно. И перестаньте валять дурака. Я рассказала Джареду о… о Стальных Волках.

Эвиан поспешно огляделся.

— Клаудия, не так громко, пожалуйста. — Манерность мгновенно улетучилась из его речи. — То, что ты доверяешь своему наставнику, весьма похвально, но…

— Она правильно сделала, что все рассказала мне, — проговорил Джаред, постукивая длинными пальцами по крышке стола. — Весь ваш заговор — просто глупая затея, обреченная на провал. Как вам вообще в голову пришло вовлечь ее в подобный преступный замысел?

— Без нее мы ничего не сможем сделать. — Толстяк говорил спокойно, но на лбу у него поблескивали капли пота. — Вы, господин Книжник, как никто другой должны понимать, во что превратили нас короли династии Аваарна своими жестокими декретами. Да, иные из нас богаты и живут в довольстве, но ни один не свободен. Мы по рукам и ногам скованы Протоколом; мы все — заложники застывшего, бессодержательного мира, где люди неграмотны, где научные достижения веков доступны лишь привилегированному классу, где художники и поэты обречены лишь бесконечно повторять и переделывать былые шедевры. Ничего нового. Его просто не существует. Ничто не меняется. Ни роста, ни развития. Время остановлено. Прогресс под запретом.

Говоря, он подался вперед. Впервые Эвиан говорил с такой мрачной решимостью. От образа изнеженного аристократа не осталось и следа. Клаудия даже испугалась — столь разительной была перемена. Перед ней словно сидел совсем другой человек — отчаявшийся, опустошенный, мгновенно постаревший.

— Наше общество гибнет, Клаудия. Мы должны вырваться из этой тюрьмы, в которую сами себя замуровали, выскочить из колеса, которое бесконечно крутим, как крысы. Этому я посвятил свою жизнь и готов отдать ее, если понадобится — в конце концов, смерть тоже дает свободу.

В наступившей тишине громко каркали в ветвях грачи. Лошадей уже запрягали, и по двору разносилось цоканье копыт. Клаудия облизала пересохшие губы.

— Ничего пока не предпринимайте, — произнесла она вполголоса. — Возможно, у меня будут для вас… кое-какие сведения. Но пока еще не время. — Она поспешно поднялась, чтобы ничего больше не объяснять. К тому же рана, которую Эвиан разбередил в ее душе, слишком болела. — Лошади готовы. Пора ехать.

Улицы были запружены народом. Все стояли молча, и от этого молчания Финна бросало в дрожь — такое напряжение чувствовалось в нем. Оступаясь под жадными взглядами женщин, грязных, оборванных детей, калек, стариков, солдат, он опустил голову и плелся по крутым городским улицам, глядя под ноги — лишь бы не замечать холодных любопытных взглядов.

Шестеро охранников шагали по сторонам, и грохот их подкованных сапог по мостовой гулко раздавался в тишине. К нему добавлялись лишь унылые, скрипучие крики большой птицы, одиноко кружившей в вышине, будто предвещая что-то недоброе, да жалобный вой ветра, эхом разносившийся под сводом Узилища.

Словно вторя им, из толпы послышалась вдруг печальная песнь, и тут же все как по команде подхватили ее. Негромко, проникновенно струилась она, и в ее мягких звуках чувствовались скорбь и страх поющих. Финн пытался разобрать слова, но до слуха долетали лишь отрывки: «…прервалась слез серебряная нить… …в чертогах бесконечных вины и снов».

Одна, западающая в душу, строка повторялась вновь и вновь, как припев — «…но палец — ключ, и кровь замок поможет отомкнуть».

Поворачивая за угол, Финн оглянулся. Гильдас шагал позади, без охраны. Стражники не обращали на него внимания, но он с мрачной решимостью продолжал свой путь, гордо подняв голову. Люди с удивлением посматривали на его зеленый плащ Книжника. Поймав взгляд Финна, старик ободряюще кивнул ему.

Ни Кейро, ни Аттии Финн так и не заметил, как ни вглядывался в толпу. Знают ли они, что с ним? Может, они уже ждут у Пещеры? Связывались ли они с Клаудией? Снедаемый беспокойством, он старался не думать о самом страшном, не впускать в сознание мысль, паучком копошащуюся в дальних закоулках разума, звучавшую в ушах насмешливым шепотом Узилища.

Кейро мог бросить его и удрать с Ключом.

Финн потряс головой — нет, это исключено. За три года, проведенных в Дружине, Кейро ни разу не повел себя как предатель. Да, он насмехался над Финном, шпынял его, обкрадывал при дележке, дрался и спорил с ним. Но никогда не бросал в беде. Финн, вдруг похолодев, понял, как мало ему известно о названом брате. Он не знал, например, откуда тот родом. Кейро сказал лишь, что его отец и мать умерли, и Финн ни о чем больше не спрашивал. Он всегда был слишком поглощен собственной невосполнимой утратой. А спрашивать следовало. Мог бы обратить внимание хоть на что-то, кроме своих припадков и видений.

Сверху вдруг дождем посыпались крохотные черные лепестки. Финн поднял голову — их швыряли целыми пригоршнями стоявшие вдоль дороги люди. Падая на камни, лепестки устилали мостовую благоухающим аспидным ковром. Но это было еще не все — коснувшись один другого, они растекались вязкой лужицей, и скоро канавы и улицы заполнили потоки густой жидкости, источавшей приторно-сладкий запах. Он навевал дрему, и Финн вдруг вспомнил слова, услышанные накануне во сне: «Я повсюду», — будто бы ответило ему Узилище.

Финн взглянул вверх — они как раз проходили под зияющей пастью ворот — и увидел одинокий красный огонек Глаза на поднятом створе, неотрывно смотревший на него.

— Ты видишь меня? — прошептал он. — Вправду ли ты говорил со мной?

Но они уже вышли наружу, и ворота остались позади. По прямой как стрела обезлюдевшей дороге текли струйки тягучей черной массы. Сзади загрохотали опускающиеся ворота, глухо лязгнули створки дверей поменьше, закладываемые деревянными запорами, со скрежетом упала железная решетка в проходе у ворот.

Мир за стенами Города казался совершенно пустым и безлюдным. Лишь холодный ветер носился над равниной, завывая под сводом Узилища. Солдаты поспешно взяли наизготовку тяжелые алебарды, которые до этого несли на плечах. Один из них, тащивший какой-то бак с раструбом — по-видимому, огнеметное устройство, — выдвинулся вперед.

— Нужно дождаться Книжника, — сказал Финн.

Все послушно замедлили шаг, словно теперь уже не они охраняли его, а он командовал ими. Гильдас, задыхаясь, нагнал отряд.

— Твой брат так и не появился, — прохрипел он.

— Он придет.

Говоря так, Финн почти верил в это.

Скорым шагом они двинулись дальше, сбившись в плотную кучку. По обе стороны дороги равнина была изрезана ямами-западнями; на дне некоторых поблескивали заостренные стальные зубья. Оглянувшись, Финн с удивлением увидел, что Город уже остался далеко позади. С его стен жители следили за их продвижением. Они что-то кричали и поднимали детей повыше, чтобы тем было лучше видно.

— Сворачиваем с дороги, — скомандовал начальник стражи. — Вы двое — не зевать, идти за нами след в след. О бегстве можете даже не думать — земля напичкана огнешарами.

Финн впервые слышал об огнешарах, но Гильдас нахмурился.

— Этот Зверь, очевидно, и впрямь весьма опасен.

Тот взглянул на него:

— Я никогда не видел его, Мудрый, и не хотел бы увидать.