Армандра вздохнула, немного запрокинула голову и открыла огромные зеленые глаза. Пышный ореол медных волос медленно опустился ей на плечи и спину, и в пещере вдруг сделалось тихо, будто здесь и не было только что множества ветров.

Потом кто-то кашлянул, нарушив молчание, и все творившееся только что волшебство тоже рассеялось. Де Мариньи сосредоточился, восстанавливая в памяти все, что слышал, в особенности рассказ последнего из гостей.

Из него тоже можно было извлечь не так уж много, но все же больше, чем ничего. Но все-таки, что именно? Разумное газовое облачко близ красной туманности Медузы? Газообразный разум, взывавший к Богам Древних? Но получается, что этот невообразимый газообразный разум знал о Старших Богах столько, что мог просить их о помощи, а значит, не исключено, что он (или оно?) имел представление и о том, где они обитают. Это давало хоть какой-то, пусть небольшой, но все же шанс. Небольшой потому, что де Мариньи никак не мог выкинуть из своих расчетов ошивавшихся в тех местах Гончих Тиндалоса. Может быть, как раз сейчас в межзвездных пространствах захлопывается какая-то дверь, Гончие Тиндалоса навсегда закрывают ворота в Элизию!

Унтава помогала Армандре спуститься по лестнице с возвышения. Хотя Женщина Ветров, похоже, не слишком устала, но, видимо, у нее после всех усилий кружилась голова. Трейси тоже кинулась ей на помощь. Обе девушки заботливо поддерживали ее, а потом Вождь шагнул вперед и на вытянутых руках легко снял ее с середины лестницы. Она обняла мужа и повернулась к де Мариньи.

— Я очень сожалею, Анри, но больше я ничего не могу сделать. Похоже, что твоя Элизия — это какое-то особое, очень тайное место.

Он наклонился, взял ее руку и поцеловал.

— Армандра, ты за полчаса сделала для меня больше, чем я, вероятно, смог сделать за три года! По крайней мере, у меня теперь есть с чего начать. Но ты так устала… Мне не следовало просить тебя об этом. Я просто не могу найти слова, чтобы выразить благодарность…

Тут старейшины, сидевшие ближе к двери, вдруг возбужденно зашушукались, он оглянулся и увидел эскимоса-рассыльного, который, запыхавшись, что-то говорил. Кота’на, впрочем, сразу разглядел, что это не рассыльный, а один из тех стражников, которых он оставил охранять с медведями комнаты де Мариньи и находившиеся там Часы Времени, и подошел к нему. Через несколько секунд он вернулся.

— Анри, — сказал он, глядя на него широко раскрытыми блестящими индейскими глазами, — дело в твоих Часах!

— Что? — испуганно спросил де Мариньи и, чувствуя, что у него отвисла челюсть, схватил Кота’ну за смуглую руку. — Часы? Что такое? — Его испуг был ничуть не наигранным — он хорошо помнил, как три года назад волчьи воины Итаквы утащили его главную ценность. — Только не говори мне, что…

— Что с ними что-то случилось? — перебил его Кота’на, решительно мотнув головой. — О нет, мой друг, не бойся. Хотя что-то все же случилось. Часы находятся там, где ты их оставил, но у них открылась дверь и внутри загорелся багровый свет!

Часы Времени… Совершенно неподходящее название, думал де Мариньи, быстро шагая вместе с Хэнком и Морин по лабиринтам плато к жилым пещерам близ наружного края, где временно помещались Часы. Хотя на первый взгляд они действительно походили на часы — огромные напольные кабинетные часы из тех, что называют «прадедовскими», с неким черным юмором сделанные в форме гроба; у них был и циферблат, и стрелки, но на этом сходство с часами, в обыденном смысле этого слова, заканчивалось.

Их жутковатое тиканье было совершенно неритмичным, их четыре стрелки передвигались по усеянному иероглифами циферблату судорожными неравномерными скачками, старательно опровергая предположения о связи с любой хронологической системой, известной или хотя бы нафантазированной людьми. Это определенно не был инструмент для измерения упорядоченных промежутков времени, а скорее для того, чтобы преодолевать и попирать темпоральные законы. А поскольку время это неотъемлемая часть пространства — вторая сторона одной и той же монеты, — то Часы Времени попирали и законы пространства.

Если коротко, это было устройство для перемещения в пространстве/времени, портал в любые возможные миры и уровни бытия, этакий механико-магический ковер-самолет. Эйнштейн не поверил бы в Часы Времени, а что он сказал бы, услышав о газообразном разумном существе, летящем сквозь космос на солнечном ветре и развивающем половину скорости света… ну, кто же знает, что он подумал бы об этом? Но, с другой стороны, морскому ежу, вероятно, было бы очень трудно поверить в существование Эйнштейна.

Что касается де Мариньи, то он верил в эти часы; каждый раз, когда он вверял им свою жизнь — и не только свою, но и Морин, — она висела на волоске этой веры. Он верил в них и доверял им, невзирая даже на то, что многие из их непростых свойств оставались за пределами его понимания. В этом не было ничего удивительного — точно такой же путь прошел в свое время и Титус Кроу. Но чем больше де Мариньи пользовался Часами, тем лучше узнавал их — медленный, но самый верный способ. Во всем этом было нечто сходное с тем, как новичок осваивал бы дорогой автомобиль самой последней модели — каждый раз обнаруживается какая-нибудь кнопка или рычажок, к которому он еще не прикасался и который с равным успехом может включать омыватель лобового стекла… или катапульту, выкидывающую водителя прямо сквозь крышу!

Вскоре они добрались до апартаментов де Мариньи и Морин, прошли мимо стража-эскимоса, стоявшего возле двери с парой огромных медведей (они негромко зарычали, увидев приближавшихся людей), и оказались в комнате, где ждали своего часа Часы. Маленькое круглое «окошко» выходило на белую равнину, где у самого горизонта, на старом покалеченном ледоколе стоял Итаква, пригнувшись, и смотрел на плато — точь-в-точь такой, каким недавно его видела в трансе Армандра. Но они лишь мельком взглянули на Шагающего с Ветрами, поскольку здесь их ждало не меньшее, если не большее чудо, и не исключено, не менее устрашающее, в каком-то смысле.

Потому что панель Часов Времени действительно была открыта нараспашку, а внутри зловеще мигал жутковатый багровый свет. Трудно было точно сказать, что это могло значить, но де Мариньи не сомневался, что очень скоро выяснит это.

— Подождите, — сказал он Морин и Хэнку и шагнул вперед, намереваясь войти в Часы. Вот только…

Едва он взялся рукой за край узкой дверцы, как внутри материализовалась и двинулась ему навстречу человеческая фигура!

От неожиданности де Мариньи громко ахнул, отскочил назад и чуть не сбил с ног Хэнка и Морин. В следующее мгновение он вцепился в руку Вождя, который стиснул побелевшими от напряжения пальцами рукоять своего томагавка-чекана (и когда только он успел выхватить оружие из-за широкого пояса?).

— Нет, Хэнк! — воскликнул Искатель. — Нам ничего не угрожает. Неужели ты не видишь, кто это? Или не узнал? Это же Титус Кроу!

Еле держась на непослушных, вдруг обмякших, как желе, ногах, де Мариньи шагнул вперед, чтобы обнять прибывшего, — и не почувствовал прикосновения; руки прошли прямо сквозь него. Кроу оказался бесплотным, как дым, как мираж, — оказался голограммой!

— Призрак! — ахнула Морин. — Анри, это и есть твой Титус Кроу? Привидение человека, погребенного в этих Часах Времени? Их поэтому сделали в форме гроба? — Хотя она пыталась говорить шутливо, де Мариньи все же уловил в ее голосе нотки настоящего страха.

Силберхатт же сразу понял ситуацию.

— Тише, Морин, тише! — прошептал он и ободряюще приобнял ее за плечи. — Это не призрак. И не магия это вовсе, а наука. Анри совершенно прав: не знаю, откуда пришло это трехмерное изображение, но это определенно Титус Кроу.

Де Мариньи между тем успел опомниться и отступил от «призрака». Что же касается Кроу, то он, встретившись с тремя парами глаз, следивших за каждым его движением, похоже, растерялся ничуть не меньше. Он на несколько мгновений застыл с изумленным видом, а потом неуверенно, будто внезапно ослеп, тоже попятился, пока снова не оказался внутри часов, залитый исходящим оттуда эфирным сиянием. Лишь тогда впервые прозвучал его голос, сочный, выразительный голос, который так хорошо помнили и де Мариньи, и Силберхатт: