«Вас, друг мой, можно назвать сердечным возлюбленным всяких тайн, — сказал ему Кроу, — как и вашего отца в прежние времена, и вам нужно это знать. Анри, вы непременно должны были догадаться об этом и сами, но в вас есть что-то, созвучное непроглядным безднам времени, искра от огня, который все еще пылает в Элизии…»

Это походило на обещание, будто этими словами Кроу завещал ему грандиозное наследство, но сохранило ли это обещание свою силу до сих пор? Не могло ли быть так, что Кроу просто ошибался и де Мариньи вовсе не было на роду написано увидеть Элизию? Или было написано лишь где-то на полях? А что еще говорил Титус Кроу?

«В Элизии вам, Анри, будут рады, но, конечно, добираться туда вам придется самому… Очень может быть, что путешествие окажется трудным и определенно опасным, ибо в Элизию нет королевской дороги… В пространстве и времени множество ловушек, но и награда велика… Если перед вами возникнут препятствия, мы, в Элизии, будем знать об этом. Если же вы окажетесь там, где будете недоступны для меня без помощи со стороны, я обращусь к вам Великой мыслью».

Де Мариньи не смог удержаться и насмешливо хмыкнул. Насмешка, впрочем, была обращена им к самому себе. Препятствия? О, «препятствий» хватало, даже с избытком! Путешествия сквозь время в Часах до чрезвычайности осложнялись схватками с Гончими Тиндалоса, некоторые миры казались вполне симпатичными, а на деле оказывались неблагоприятными для человеческой жизни, в самой материи пространства-времени имелись непостижимо загадочные и опасные узлы, и, что весьма немаловажно, континуум был буквально напичкан местами, где находились «дом» или «гробницы» Великих Древних (хотя вернее было бы говорить об их тюрьмах), где они когда-то, в непредставимо давние эпохи, оказались заточены по воле Старших Богов. Такой оказалась чудовищная, превыше любых фантазий, кара за их деяния или, возможно, угрозы, обещания деяний. Старшие Боги преследовали Ктулху, его сородичей и их потомство в пространстве и времени, в измерениях между известными нам пространствами и отправляли в заточение там, где настигали беглецов. Там они, в большинстве своем, и остались до нынешнего дня: заточенные, но бессмертные, способные лишь ожидать своего грядущего освобождения, того дня, когда звезды, вращающиеся по своим небесным орбитам, сойдутся на небесном своде в одно-единственное верное, издавна предопределенное положение. И после того как звезды встанут верно…

На плечо де Мариньи легла огромная тяжелая ладонь; он содрогнулся всем телом и вцепился обеими руками в край широкой амбразуры, откуда только что смотрел на равнину. Все мысли о судьбе, ее изгибах и происках как ветром сдуло, и он тут же вернулся к насущному бытию.

— Анри, — пробасил Хэнк Силберхатт, второй рукой обнимавший Армандру, — мы так и думали, что найдем тебя здесь. Я что, напугал тебя? Похоже, твои мысли витали где-то за много миль отсюда, верно?

— За много световых лет, — поправил его де Мариньи, оборачиваясь и изобразив на лице улыбку; кивком приветствовал Хэнка, почтительно поклонился Армандре и сразу почувствовал отзвук их переживаний за него, те боль и беспокойство, которые причинял им. Он совсем было начал просить прощения, но Женщина Ветров заговорила первой, взяв его ладонь обеими руками:

— Анри, я думаю, что, если у тебя будет такое желание, смогу помочь тебе отыскать Элизию. По крайней мере, шанс на это имеется.

— Ну, что скажешь? — с улыбкой осведомился Вождь.

Секунду-другую де Мариньи лишь молча смотрел на них, открыв от неожиданности рот. Он знал, что Армандра обладает чувствами, помимо тех пяти, какими наделен каждый обычный человек, понимал, что, если на Борее и есть кто-то, способный ему помочь, это она. Тем не менее пока что ему и в голову не приходило просить ее о помощи, потому что… потому что он де Мариньи, а она его друг. Ему было хорошо известно, что просьбы о помощи, обращенные к настоящим друзьям, очень часто предшествуют расставанию с ними навсегда.

— Ну, что? — повторил Вождь и посмотрел на де Мариньи, ожидая ответа. И на сей раз дождался.

Шагнув вперед, де Мариньи быстро и крепко обнял Женщину Ветров, а потом поднял ее на вытянутых руках. Вот только слова никак не шли на язык.

— Армандра, я, я… — Тут он, устыдившись столь эмоционального порыва, поставил ее на землю, покачал головой и попятился. А потом, под твердым взглядом Армандры, медленно кивнул.

— У вас, людей Материнского мира, много общего, — сказала она после продолжительной паузы. — Одни и те же силы и достоинства и одни и те же слабости. К счастью, первого больше, чем второго, что, в общем-то, весьма… отрадно. — Подняв голову, де Мариньи увидел, что ее зеленые глазищи сияют.

Но тут муж Армандры обхватил их обоих за плечи и громко, заливисто расхохотался…

В небесах Элизии творилось необычное возбуждение, струились зловещие течения скорее психической, нежели физической сущности, тяжело ложившиеся на души некоторых обитателей этой чудесной и диковинной страны. Источник этих явлений — этого ужаса? — был пока что неуловим, но те немногие, кто чувствовал, предвидели его приближение так же явственно, как и в темной комнате укус москита сразу же после того, как его писк внезапно смолкнет. Наступившая тишина разбудила Титуса Кроу, и он инстинктивно понял, что укус последует обязательно. Не сразу, но вскоре, и не стоит надеяться, что это будет именно москит, а не что-то похуже.

Снаружи… снаружи все, кажется, было в порядке, как это было в Элизии с незапамятных времен, а вот внутри…

— Что-то у меня словно в животе ком застрял, — сообщил Кроу. Он поспешно надел расклешенные брюки цвета древесной коры, оливковую куртку и затянул ремень. Все это время он неотрывно смотрел на небо из каменного окна воздушного замка, который они с Тианией называли своим домом. И, разглядывая небо, он все сильнее и сильнее хмурился, потому что этим утром даже искусственный рассвет казался неправильным, а легкие облачка на далеком плоском горизонте окрасились в свинцово-серый цвет.

Тиания еще не до конца проснулась и лежала, уткнувшись лицом в подушку.

— У-м-м-м! — буркнула она, не желая спорить.

— Что-то будет, — уверенно сказал ее муж, принюхался к воздуху и кивнул, подтверждая собственные слова. — Смотри, даже облака сделались серыми!

Тиании все же пришлось проснуться.

— Неужели ты никогда прежде не видел серых облаков? — возразила, без особой настойчивости, она. — Может быть, дождь пойдет. Полезно для садов.

— Нет, — встряхнул он львиной головой, — это не тот серый. Это скорее ощущение, чем цвет. — Он подошел к ней, приподнял ее голову с подушек, поцеловал нежный, без единой морщинки лоб. — Ну же, Тиания. Ведь ты дитя Элизии, любимое дитя. Неужели ты не чувствуешь? Говорю тебе, что-то висит в воздухе, и это что-то не только что возникло. Что-то не так!

Тут она села в постели, и Титус Кроу на мгновение застыл, осознав ее красоту и ее близость. Такое происходило с ним каждое утро, каждую ночь: он смотрел на нее и ощущал, что она принадлежит ему, и трепет охватывал каждую клеточку его существа. Тиания являла собой идеал юной красавицы, но на этом любое сравнение с женщинами планеты Земля следует прекратить. Прекратить раз и навсегда!

Чтобы подробно описать ее, потребуются многие тысячи слов, по большей части в превосходной степени. Мозгам вряд ли под силу отыскать их все, а мозги читателей устанут воспринимать их. Поэтому для простоты…

Волосы Тиании были зелеными, но столь темными, что казались черными, с проблесками аквамарина и изумруда. Свиваясь в крупные и мелкие кольца, они ниспадали до талии, с виду столь же тонкой и хрупкой, как ножка бокала. Жемчужно-молочная кожа имела не тот перламутровый блеск, какой присущ сердцевине жемчужины, а мягкое свечение ее наружной оболочки. На тонком эльфийском лице огромные, бесконечно глубокие глаза цвета берилла под дугами изумрудных бровей. Уши тоже эльфийские, и изящное утолщение на кончике носа, так что, улыбаясь, она могла бы сойти за девочку-сорванца из эльфийского рода, вот только она буквально источала саму сущность женственности. Она была определенно человеком и в то же время совершенно иной; да, девушка, но в ее генах прятались тайны Старших.