Не успев подняться на ноги, я резко рванул цепь, но Нортану уже не раз доводилось играть в подобные игры. Он стремительно наклонился, перекувырнулся через голову и откатился от удара, который я нацелил в запястье его вооруженной руки. Руку он успел отдернуть, и топор лишь высек искры из пола. Мы одновременно вскочили на ноги. Военачальник начал наступать, размахивая своим оружием горизонтально и выбирая свободной рукой цепь, чтобы я оказался в пределах досягаемости удара.

Я подался всей нижней частью тела назад, но все же ощутил, как острое лезвие топора Нортана прочертило поверхностную царапину на моем животе. В следующее мгновение я рванул цепь левой рукой, чтобы подтянуть военачальника к себе и обезопаситься от удара на возвратном движении, который он наверняка готовил, и, извернувшись корпусом, нанес удар ему по ногам ниже колен. Нортан, зарычав, высоко подпрыгнул, и мой топор лишь свистнул в воздухе.

Царившая до сих пор в зале тишина сменилась почти непрерывными ахами и охами да характерным шипением, с каким выпускают сквозь зубы долго сдерживаемое дыхание. Даже в нынешнем весьма затруднительном положении я не мог не отметить того, что сочувствие было адресовано почти исключительно мне; популярности военачальника среди публики никто не смог бы позавидовать. Его враги, обычно не проявлявшие своих чувств открыто, сейчас, увлеченные накалом схватки, все же заговорили вслух.

Мы кружились, связанные натянутой цепью. Безжалостные намерения военачальника явственно читались на его лице. У Нортана не было никаких сомнений в победе. Да, я превосходил его силой — и он, пусть и неохотно, не мог не признавать этого, — но на фоне его боевого искусства и опыта я выглядел разве что любителем.

Пока что мне везло — Нортан лишь раз зацепил меня, да и то несерьезно. Не мог ли он сознательно играть со мною? Как бы там ни было, игра не могла продолжаться долго. Боевое мастерство военачальника никуда не денется, а мои силы рано или поздно пойдут на убыль. Ведь при любых обстоятельствах одной физической мощью невозможно долго противостоять ловкости и умению мастера.

И, как только эта мысль пришла мне в голову, я шагнул в сторону, споткнулся о нижнюю ступеньку возвышения и растянулся во весь рост на полу. В нашем смертоубийственном вальсе Нортан пытался подвести меня именно к такой ошибке, зная, что рано или поздно я ее допущу. Ладно, пусть верит, что его план сработал даже сверх его ожидания, что мое положение куда хуже, чем на самом деле.

Извернувшись всем телом, я умудрился вскинуться на ступеньку. При этом я всем своим видом показывал, что дела мои плохи. Все это заняло от силы секунду, на протяжении которой я не отрывал взгляда от военачальника.

Он же, дико расхохотавшись, устремился в атаку; его рука взлетела, чтобы разом покончить со мною. В последний миг я вскинул свое оружие, отбил обрушившийся на меня удар, а другой рукой накинул Нортану на шею цепь, словно удавку, и, закрутив петлю, подтянул его к себе.

Вот теперь я мог в полной мере воспользоваться своей силой. Покрепче перехватив цепь у самого горла Нортана, я повалил его на спину, прижал его правую руку к полу собственным топором и поспешно захватил ее второй петлей из той же цепи, после чего, продолжая душить свою жертву, поволок ее, прямо на животе, вверх по ступенькам.

Придушенно изрыгая брань и проклятия, Нортан ехал по ступеням. При этом он то и дело дергал связанной рукой, не оставлял попыток дотянуться до меня клювом топора. На середине лестницы я положил конец этим диверсиям — сел и взял его правую руку на болевой прием, обхватив ее ногами. Тогда он принялся тыкать вслепую левой рукой мне между ног, пытаясь ухватить хоть что-нибудь скрюченными пальцами. Я перехватил петли цепи левой рукой и правой топором плашмя ударил Нортана по локтю. Он взвыл, его рука резко дернулась и бессильно обвисла.

Я продолжал закручивать цепь, стягивая петлю, и видел, как лицо военачальника наливалось кровью и синело. В конце концов его правый кулак разжался. Топор выпал и с грохотом покатился по ступеням. Я чуть ослабил удавку и, наклонившись, посмотрел в налитые кровью глаза моего врага. Они все так же пылали открытой ненавистью.

Еще немного отпустив петлю, я поднял топор чуть ли не на вытянутую руку и громко спросил:

— Нортан, признаешь себя побежденным?

Сначала на его темном от прилившей крови лице появилось недоверие, а потом в глазах заплясали хитрые огоньки.

— Твоя взяла, землянин, — выдохнул он. — Кончай уж! — Было ясно: он убежден, что я не стану убивать его.

Стиснув зубы, я поднял топор еще выше.

Толпа хором ахнула, Нортан изменился в лице, в голове у меня беззвучно раздался отчаянный возглас Армандры: «Нет!» Я с силой опустил топор и рассек цепь, лежавшую кучкой возле самой головы Нортана, выбив яркий сноп искр из каменной ступеньки. А потом, под новый дружный вздох собравшихся, поднял Нортана за волосы, уперся ему в спину обеими ногами и сильно толкнул. Бесчувственное тело военачальника кубарем полетело по лестнице.

— Вот, — сказал я притихшему залу, дождавшись, пока Нортан с грохотом растянется ничком на каменном полу, — получите своего военачальника! — С этими словами я встал и, преодолев оставшиеся ступеньки, скрестил руки на груди и принял самую театральную позу, какую только смог придумать.

— Получите его, — повторил я. — Может быть, теперь, когда с него сбили спесь, он научится быть не только храбрым воином, но и хорошим гражданином. — Когда же из сотен глоток вырвался восторженный вопль, я негромко сказал Армандре: — Принцесса, а вдруг Нортан убил бы меня? Мне кажется, что требование рисковать жизнью ради какого-то варварского обычая вряд ли говорит о такой уж сильной привязанности!

Она облокотилась на меня; ее красивое лицо казалось бледным и осунувшимся; так можно было бы изобразить саму смерть.

— Неужели ты доверяешь своему другу Уайти меньше, чем я? — осведомилась она.

— Уайти? Ты хочешь сказать… — Я отыскал лицо Уайти в толпе у подножия возвышения. Он радостно улыбался; его густые брови были изогнуты крутой дугой — знак наилучшего расположения духа. — Но почему он… почему ты ничего не сказала мне?

— Мы опасались, что ты можешь расслабиться и утратить бдительность.

— Старина Уайти… — ухмыльнулся я.

— Он заслужил мою вечную благодарность, — кивнула она. — Но если бы ты погиб, я, возможно, приказала бы скинуть его с вершины плато!

Я надеялся, что теперь двери в покои Армандры откроются передо мною, но выяснилось, что я ошибался. Да, я получил звание ее избранника и право навещать ее в любое время, когда она бодрствует, и удостаиваться ее разговора, но что-то большее… даже и думать нечего. Мы не могли быть вместе, между нами просто не могло быть ничего, кроме невинного общения, покуда я не подтвержу свой статус еще раз в какой-нибудь серьезной стычке с настоящими врагами — Детьми Ветров. И чтобы полностью исключить для нас возможность остаться наедине (возможно, Армандра просто не была уверена, что сможет соблюсти древние обычаи народа Плато), она всегда пребывала в обществе Трейси или Унтавы.

Не я один страдал от сложившегося положения; выяснилось, что оно не по нраву и Джимми Франклину. Армандра узнала об этом, узнала и о том, что Трейси влюбилась в Джимми ничуть не меньше, чем он в нее, и предоставила им возможность видеться регулярно, хотя и не слишком подолгу. Но при этом она никогда не забывала позаботиться о том, чтобы в отсутствие Трейси с нею, для моральной поддержки, находилась Унтава.

И в скором времени я впал в столь подавленное состояние, что почти все время пропадал в тренировочном пещерном зале, выгоняя недовольство миром с помощью пусть несерьезных, но все же весьма напряженных сражений. Но неделя шла за неделей, и мне уже начало казаться — вернее сказать, я начал бояться, — что все серьезные конфликты народа Плато с волчьими воинами Итаквы закончились и что мне уже не выпадет возможность вступить в бой ради благосклонности Армандры.