Любезный брат мой Слепень!

Мне даже мертвому не дают покоя. Хочется закричать: «Хватит, хороните же меня скорей!..»

Но я не могу закричать, и никто меня не может поэтому услышать, я безмолвствую.

В морге много таких, как я. Одни ждут, когда за ними придут и похоронят, другие – когда их поднимут в анатомический театр, третьи – когда опознают. Среди прочих мертвецов меня особо заинтересовали трое. Первый не переставая смеется, второй все время плачет, а третий находится в глубоком раздумье.

Я подошел к тому, который смеется:

– Прошу прощения, уважаемый господин усопший. Скажите, почему вы все время смеетесь?

Любезный братец Слепень, правда, ведь страшно, когда мертвый смеется? Можешь ли ты себе представить, чтобы покойник – ну, скажем, твой родственник или товарищ – надрывался от смеха?

Мертвец, обхватив живот руками и задыхаясь, хохотал, как заведенная машина, и не мог даже говорить. Из глаз его катились слезы, и лишь иногда он вскрикивал: «Ой, не могу!.. Боже мой, сейчас лишусь чувств!..»

Каково – мертвец в обмороке!

Сквозь смех, однако, он отрывисто рассказал мне свою историю:

– Как будто ничего смешного и нет. Вечером накануне своей смерти я пошел с женой в театр. Она давно просила: «Пойдем в театр! На комедию! Развлечемся!» И я купил два билета на комедию.

Мы отправились в городской театр. Мы начали смеяться, как только поднялся занавес. Занятная была пьеса. Так было смешно, что мы чуть не умерли от смеха. Но странно: никто, кроме нас, в зале не смеялся. Наоборот, многие плакали. До середины третьего действия мы смеялись, остальные лили слезы.

И вот один зритель говорит мне:

«Господин, прошу вас, угомонитесь».

Тут выскочила моя жена:

«А почему бы нам и не посмеяться за свои деньги? Ведь мы же заплатили».

«Для того и пришли на комедию», – поддержал я свою супругу.

«Какая комедия!.. Ведь это драма!»

Мы твердили: «Комедия», они – «Драма».

Нам кричат: «Тупицы!..» Мы отвечаем: «Тупицы! Сидите на комедии – и ревете!»

Чтобы удостовериться, обратились к афише. Там стояло – драма!..

По ошибке я купил билеты на драму. А мы-то с женой считали, что обязаны смеяться.

Тут в наш спор вмешался театральный критик.

«Вы оба правы, – сказал он. – Вы заплатили деньги и хотите повеселиться – оправдать свою трату. Вы решили это в тот момент, когда отдавали деньги за билеты. Но и те зрители, что пришли на спектакль и проливают слезы, тоже заплатили деньги и тоже оправдывают свою трату. Они заранее решили поплакать и плачут вволю. И вы смеетесь, и они плачут не из-за того, что происходит на сцене. Если бы даже ничего не показывали, если бы даже занавес был опущен и лишь слегка колыхался от ветра, то и тогда одни из вас заливались бы смехом, а другие вытирали слезы. В чем же дело? Почему, побывав на комедиях наших авторов, говорят: „Что я за дурень, три часа просидел в душном помещении», – а в битком набитом зале, где дают душещипательную драму, надрываются от смеха? Хотел бы я знать, засмеялся бы кто-нибудь на спектакле нашего комедиографа, если бы нужно было платить за билет не до начала представления, а после него!»

– Понимаешь теперь, почему я смеюсь? – закончил свой рассказ мертвец, давясь от смеха и восклицая: – Ох, умру!.. Ну и чудаки эти люди! До сих пор смеюсь после той потешной комедии. Ха-ха! Хи-хи! Хо-хо!

Затем я разговорился с мертвецом, который все время плакал.

– Мне понятно, почему вы плачете! – начал я. – Наверное, перед смертью вы попали на комедию, а хотели побывать на драме…

– Вы не угадали, – ответил он, глубоко вздыхая, утирая глаза и шмыгая носом. – При жизни я был читателем газеты «Верный путь». Однажды в ней поместили статью под названием «Великая утрата» – по поводу кончины какого-то очень важного, очень уважаемого человека. Ничего более печального я не читал в своей жизни. Каждое слово вызывало потоки слез, «Ты вечен», «Человечество тебя не забудет, твои заслуги перед пами…» – в таких выражениях говорилось о покойном. Наконец, дочитав статью, я бросился в редакцию газеты, разыскал журналиста и сказал ему:

– Если б я знал, что мне после смерти посвятят подобную эпитафию, я согласился бы тут же умереть.

«Об этом не беспокойтесь. Любое можно сочинить, все зависит от того, как заплатят!»

Я дал ему столько, сколько он запросил.

Глаза мертвеца распухли от слез, были красны. Я пытался утешить его.

– Как же мне не плакать, – говорил он, – ведь вот я умер, но обо мне этот журналист и двух строчек не написал. Обидно…

– А тот покойный кем был?

– Не знаю, – ответил мертвец, глотая слезы, – я с ним не был знаком… Но некролог написали так трогательно…

– Что же вы плачете теперь, вы же умерли!

– А как мне не плакать? Деньги заплатил, а обо мне в газете и слова не было. И до сих пор из головы не выходит та статья из «Верного пути». Чуть вспомню – и опять в слезы.

Наконец, я подошел к третьему мертвецу, который был погружен в раздумье.

– Простите, – обратился я к нему, – с тех пор, как я здесь, вы все время о чем-то думаете. Очень интересно знать, что вас так занимает?

– Я не могу решить, кто я – человек или не человек!

– Как можно сомневаться!.. Конечно, человек!

– Я тоже так полагал. Однако никому не смог доказать. Вот послушайте. Сколько бы мы здесь ни кричали, ни орали, люди там, на земле, не услышат наших воплей и не поймут, потому что у нас мертвые голоса, мертвые слова! Живые не понимают языка мертвых. Бывает, что не понимают и живые живых на земле. Одни кричат, надрываются, плачут, но голоса их не доходят! Неизвестно, живут эти люди или не живут, они от нас ничем не отличаются. В этой проклятой жизни в обычные дни их не считают за людей. Ими начинают интересоваться лишь тогда, когда нужно, чтобы они исполнили свой гражданский долг, а это бывает при переписи населения, в выборную кампанию, при обложении налогами, при очередном призыве в армию. Много ли на свете людей, которые с гордостью могут заявить: «Да, я человек?..» Все в нашей жизни обусловлено. Быть человеком – значит жить по-человечески и чувствовать себя человеком. Где бы я ни был, мне презрительно задавали вопрос: «Разве ты человек?» Так я и не смог ответить на этот вопрос, потому что при жизни много работал, старался обеспечить себе существование и не имел времени обдумать, человек я или нет. Слава Аллаху, умер, и теперь у меня сколько угодно времени, чтобы подумать, был ли я при жизни человеком.