1964
РАЗГОВОР С СЫНОМ ФРОНТОВИКА
Сергею Сергеевичу Смирнову
Надевает Девятого мая сосед
На парадный пиджак
Ордена и медали.
(Я-то знаю —
Солдатам их зря не давали!)
И шутливо ему козыряю:
— Привет! —
Он шагает,
Медалями гордо звеня,
А за ним —
Батальоном идет ребятня.
В нашем тихом дворе
Вдруг запахло войной.
Как волнует романтика боя ребят!
Лишь один в стороне —
Невеселый, смурной.
— Что с тобой, Алексей?
Может, зубы болят? —
Он бормочет в ответ:
— Ничего не болит! —
И, потупясь, уходит домой.
Почему?
Понимаю,
У парня отец — инвалид,
И не слишком в войну
Подфартило ему,
Нет регалий
На скромном его пиджаке,
Лишь чернеет перчатка
На левой руке…
Сын солдата,
Не прячь ты, пожалуйста, глаз,
И отца
Представляли к наградам не раз.
Я-то знаю,
Как это бывало тогда:
На Восток
Шли его наградные листы,
А солдат шел на Запад,
Он брал города —
У солдата
Обязанности просты…
Зацепило — санбат,
Посильней — лазарет,
В часть приходит медаль,
А хозяина нет,
А хозяин в бреду,
А хозяин в аду,
И притом
У начальников не на виду.
Отлежится солдат
И, как водится, — в часть,
Но в свой полк
Рядовому уже не попасть.
Гимнастерка пуста.
Ну и что? Не беда!
И без всяких наград
Он берет города!
И опять медсанбаты
И круговорот
Корпусов и полков,
Батальонов и рот.
Что поделаешь?
Это, Алеша, — война…
Где-то бродят еще
До сих пор ордена,
Бродят, ищут хозяев
Уже двадцать лет, —
Нападут они, может,
На правильный след?
Ну, а ежели нет,
И тогда не беда:
Разве ради наград
Брали мы города?
1964
«Тем из нас, кому уже за тридцать…»
Тем из нас,
кому уже за тридцать,
Чьи сердца опалены войной,
Так же трудно
с новью примириться,
Как свекрови
с молодой женой.
Раздражают
узенькие брючки,
Обижают
в маникюре ручки.
«Мол, и мы ведь
были молодыми,
Только юность
шла в шинели волглой.
Мчалась в танке,
задыхаясь в дыме,
А не в папиной
каталась „Волге“.
Возвращаясь
с фронта в институты,
Были мы
раздеты и разуты.
Но богаты
пройденными далями
Да еще
солдатскими медалями.
От отцовской
далеки
романтики
Нынешние дочки да сынки.
Ну на что способны
эти франтики?
Разве что порхать,
как мотыльки…
Им бы только твисты, рок-н-роллы,
Не узнаешь нынче
комсомола».
…Не ворчи, ровесник мой,
а вспомни-ка
Старого буденновского конника —
Нашего соседа по квартире
На Большой Молчановке, четыре.
Нас пилил он:
«Мы-де в ваши годы!
Дармоеды!
Труженики моды!
Мол, и мы ведь
были молодыми,
Только юность
в волглой шла шинели,
На тачанке
проносилась в дыме…
А у вас, юнцов,
какие цели?
Вам бы только танго да фокстроты!»
…Сорок первый.
Уходили роты.
Уходили добровольцев взводы,
Шли в обмотках
«труженики моды».
Сколько было нас,
земляк?..
А сколько
Не ушло от пули и осколка?
Сколько раз
буденновский вояка,
Чертыхаясь,
с матерями плакал
Над Олегами и над Олями,
Над солдатскими их недолями!
Сколько раз!..
Ровесник мой,
припомни-ка
Сорок первый
и седого конника!
1964
ЗВЕЗДА МАНЕЖА
Наездника почтительные руки
На ней, артистке,
Вот уж скоро год
Не стягивали бережно подпруги,
Не украшали мундштуками рот.
Она в галантном не кружилась танце.
Не мчалась по арене взад-назад.
Когда манежной лошади шестнадцать,
То это словно наши шестьдесят.
На пенсию тогда выходят люди.
Но с лошадей другой, понятно, спрос.
«Зря жрет овес, — решили в цирке, —
Сбудем
Мы эту старушенцию в обоз».
И вот она, почти совсем слепая,
Впряглась, вздыхая, в рваную шлею
И потащила, тяжело ступая,
Телегу дребезжащую свою.
Шел серый дождь.
Рассвет промозглый брезжил.
В разбитые копыта лезла грязь.
Над ней, балованной звездой манежа,
Куражился возница, матерясь.
Ломовики, теперь ее коллеги,
Взирали на циркачку свысока.
…Дни дребезжат, как старые телеги,
Кнут обжигает впалые бока.
И все же ночью в деннике убогом,
Самой себе во мраке не видна,
Присев на задние трясущиеся ноги,
Пытается вальсировать она…
