— Что?! Ядрёнь-матрёнь! Опять играли в штирлицев?! — простонал Еропкин и схватился за горло, расстёгивая пуговку. — Вы меня в гроб загоните! Это противозаконно! Понимаете? Противозаконно!

— Виноват, товарищ генерал! — сухо молвил Царицын и вытянулся «смирно».

— Да хватит тебе, Царицын! Ты не на плацу. У нас сейчас заседание Кружка любителей выжигания, а все его члены равноправны. — Тимофей Петрович, обессиленный, отвалился на спинку кресла. — Прошу тебя, Ваня, прекрати шпионить. Ты уже не маленький, хватит играть в казаков-разбойников. Противник опасен, и если они выйдут на твой след…

— Я — кадет, товарищ генерал-лейтенант! — Царицын задрал к потолку курносый нос. — Кадеты не боятся.

— Ну-ну… — поморщился Еропкин, — а вот я боюсь, брат Царицын. Ладно, а ведь ты так и не назвал фамилию второго клеветника.

— Фамилия не очень известная, — ответил Иван. — Человек написал уже штук сто разных книг и сценариев, но всякий раз ему приходится скрываться под вымышленным именем. Наверное, он очень страдает от безвестности. Никто не узнаёт его на улицах, не просит автографа. Живёт в огромной квартире на Красных воротах, в сталинской высотке. Его зовут Леонид Вайскопф.

— Вайскопф… Вайскопф… — пробормотал Еропкин. — По-немецки значит — «белая голова».

— Уж не знаю, — поморщился Ваня. — Чёрный весь, как головешка. И горбатый, точно кочерга. Глаза холодные, как у мёртвой рыбы, зубы кривые, клыки — прямо волчие. Короче, опасная сволочь.

Ноябрь выдался урожайным на сенсации. Критики с восторгом отмечали небывалый подъём творческого интереса писателей, беллетристов, режиссёров, художников к нетрадиционным трактовкам известных событий российской истории. Журналы и сайты взахлёб восхищались новым фильмом телекомпании Эрнеста Кунца «Тайный грех Менделеева», восторгались серией зрелищных воскресных программ «Кунсткамера истории». Много шума наделала панк-рок-опера «Куликово Поле», а через пару дней по городу запестрела реклама полнометражного мультипликационного фильма «Из Грязи в Князи» про Владимира Ясно Солнышко.

Вайскопф написал две убойные книжки, и каждые два дня выдавал по сценарию. Работалось горячо и страстно, иногда даже чесались ладони и голова знойно кружилась от собственной значимости. Он почти не спал, он засыпал за клавиатурой, лишь изредка выбирался в город развеяться. Гонорары были сказочными, и щедрый Вайскопф, понимая, что без помощников в срок не управиться, вспомнил о друзьях из старинной кухонной тусовки. Он дал покормиться многим непризнанным гениям: драматургу Осе Рыдальскому и утончённому кокаинщику Алику Минчу из интернет-журнала «Перлы», а также «внукам Арбата» — Мите Муллерову и Галочке Арбатман, которые уже полгода сидели без копейки и потому готовы были писать за полцены. Наконец, всего за двадцать тысяч евро удалось привлечь суперталантливого Венедикта Заблевина, который согласился написать роман о тёмной стороне интимной жизни императора Александра Третьего.

Минч блестяще писал о помешательстве Столыпина, Рыдальский шедевриально, почти любовно отработал заказ по Минину и Пожарскому. Вайскопф отдал Столыпина и Пожарского на растерзание подмастерьям, а сам работал по крупному зверю. Такому крупному, что порою Вайскопфу становилось страшно сознавать величие своей убийственной миссии. Столь серьёзной задачи в жизни Леонида Ваископфа ещё не было. Он весь точно съёжился, собрался в единый сгусток мыслительной энергии, губы его зудели от кальяна, пальцы трепетали над клавиатурой, как ножки мохнатого паука над кладками свежих яиц, и каждую секунду огромный мозг Ваископфа работал над планом великого покушения.

Весь кабинет покрылся старинными портретами известных женщин: Воротынская, Керн, Оленина, Гончарова… На столе толпились свинцовые, гипсовые идолы девятнадцатого столетия: Байрон и Бонапарт, Шиллер и Гёте. Над диваном темнели профили декабристов, и сам маэстро Чаадаев придирчиво взирал на Вайскопфа с полосатой разрисованной стены. Прямо на стене Леонид записывал обрывки драгоценных своих мыслей, делал шаловливые зарисовки, оттачивал характернейший почерк.

Уже четыре дня Вайскопф жил в радостном творческом бреду, он не подходил к телефонам и не слушал любимой музыки. Он слушал только внутренний голос, он понимал, что в эти минуты совершает, быть может, главнейшее дело жизни.

Вайскопф работал «по Сергеичу», как он сам уменьшительно именовал жертву.

Убить Пушкина! Задача небывалая. Не просто вогнать в него пулю, как в своё время тупица Дантес. Нужно убить память и славу Моцарта русской литературы, утопить его имя в дерьме так, чтобы больше никто не воспринимал эту среднерусскую обезьянку всерьёз; чтобы к стихам его отныне относились как к рифмованному бреду сумасшедшего; чтобы в каждой строке ловили симптом очередной мании, болезненного вывиха психики!

Вайскопф хорошо понимал, что он — не первый. До Вайскопфа по Пушкину работало — каждый в своё время и каждый по-своему — немало опытных киллеров. Но всё было бесполезно. «Сергеича» всякий раз спасало антипригарное покрытие простонародной любви, броня неоспоримой, вопиющей гениальности. Вайскопф снова и снова звонил Сахарскому и задавал заветный вопрос про уязвимое место. Сахарский кашлял и невразумительно заикался: время шло, а сценарий так-таки не удавалось придумать.

И вот под утро, в полусне проглядывая последние письма Пушкина, Леонид Вайскопф внезапно выронил книгу и расхохотался. Неужели? Ему показалось… Да, да, он нащупал и ухватил-таки русского гения за скользкую ранимую пятку.

— Ты такой отважный. Ты думаешь, никак тебя нельзя укусить, да? — прошипел, а может быть, только подумал Вайскопф, с ненавистью глядя на портрет неуязвимого поэта, уже истыканный дротиками. — А ведь я знаю, куда нужно бить. Ты ведь сам ни царя не боялся, ни смерти, ни безумия. Ты даже безвестности не боялся. А ведь безвестность ужасна, мне ли не знать! И всё-таки врёшь, Сергеич, был один страх, который порабощал тебя полностью, полностью!

Вайскопф вскочил и медленно подошёл к пробитому дротиками портрету. Копьецо с голубым опереньем торчало под левым глазом поэта. Вайскопф улыбнулся, он уже чувствовал свою силу:

— Ты нашёл счастье в семье. Ты был мужем красивейшей женщины века, любящим отцом четверых детей. Ты понимал, что только клевета и бесчестье супруги способны выбить тебя из триумфаторского седла. Потому что ревность уже не даст тебе покоя, одна капля подозрения отравит море семейного счастья! Ведь тот, кто с молоду был волен, ужасно к старости ревнив. Ха-ха. Именно поэтому, когда клевета на жену наконец прозвучала, ты испугался её больше самой смерти!

Вайскопф медленно надавил на голубой дротик, вгоняя его глубже, глубже:

— Ты боялся рогов? Значит, ты их получишь! Гроздьями золочёными, огромные рога! Как пышнейшее паникадило в храме Большого Вознесения, где ты венчался с твоей ненаглядной Натальей!

Взбудораженный Вайскопф выскочил из дома и бросился вниз, через разверстые Красные ворота в глубины полночного города. Он искал вдохновения, он мчался в любимый публичный дом на Зубовском бульваре. Ему хотелось острейших, невиданных впечатлений. Он требовал мальчика-арапчонка, но не было арапчат. Он бросился в казино и жадно хотел проиграть половину жизни, да непременно чтоб ставить на зеро, но игра крутилась медленно, вязко, он даже стал сдуру выигрывать какие-то пошлые, мелкие суммы… Нет! Он вырвался из казино, побежал по мокрому заледенелому тротуару. Безобразно опухший нищий протянул ему навстречу руку с целлофановым пакетом — подай…

— Что, подать тебе? Иди ближе, — ласково позвал Вайскопф. Зло мерцая глазами, подсосал побольше слюны и с наслаждением плюнул в распухшее лицо алкоголика.

— Вот тебе подаяние! Остальное получишь у Пушкина! Дело было сделано, дикая энергия кипела под сердцем, и Вайскопф едва дотерпел до дома. Ворвался в душноватый кабинет и, как был в плаще, метнулся к монитору, дрожащими пальцами вдавил в клавиатуру компьютера первый аккорд: