Как положено, офицер-воспитатель и дневальный глядели сквозь пальцы на шум в казарме третьей роты. Вечеринка по поводу Ванькиного дня рождения была в совершенном разгаре.

До отбоя оставалось целых сорок минут, а разгорячённые, радостные кадеты уже успели побиться на линейках, подушить друг друга подушками, пористаться на ристалище, пострелять в портрет Наполеона из рогатки — словом, радовались за именинника, который саморучно резал торт, раздавал дружеские подзатыльники и одновременно напевал про Вещего Олега.

Когда дневальный был выведен из строя куском торта, началось самое рискованное хулиганство, за которое в обычный день полагалось немедленное исключение из училища. Порог казармы переступил Жорка Арутюнов, весёлый выдумщик и неплохой поэт из второй роты:

— Ну что, третья рота?! У вас, я вижу, детский утренник?! Кефирчик пьёте?

Сказал и глянул дерзко очами чёрными.

— Внимание, — торжественно изрёк Лобанов, — объявляется тендер на право бить Арутюнову морду.

— Сначала Арутюнова заасфальтируем, — мечтательно улыбнулся кадет Телепайло, засучивая рукав. — А потом пойдём мочить вторую роту як класс.

Арутюнов ловким гасконцем скользнул меж тренированных товарищеских торсов, порхнул полами чёрной шинельки и, подлетев к имениннику, произнёс:

— Позор мундиру! Кто не пьёт, тот не офицер!

При этом присутствующие, включая дневального, отчетливо уловили характерное побрякивание, доносившееся из-под провокаторской шинели.

— Господа офицеры, — улыбнулся Царицын, — как известно, мы люди непьющие. Тем не менее, предлагаю немедленно обыскать и разоружить негодяя. Вдруг у него за пазухой бомба?

«Негодяй» был схвачен. Будучи вывернут наизнанку, мигом произвёл на свет две бутылки портвейна, купленного, судя по пыли и липким пятнам на бутылках, в ближайшей палатке у метро.

— Мы умрём, — вздохнул Лобанов, обречённо доставая из тайника штопор.

— Но не сдадимся! — нахмурился Телепайло. — Не тяни время, наливай трофейную гадость.

— За именинника! — возгласил Петруша, поднимая эмалированную кружку так пафосно, словно это был золотой кубок с адамантами.

— Виват кадет Царицын! — грянули радостно кадеты.

— Я хотел сказать несколько слов в честь юбиляра, — просипел Лобанов и, морщась от алкогольной гадости, полез на табуретку, намереваясь использовать её в качестве ораторского подиума. — Господа! Все знают тонкий ум и беспримерную доблесть корнета Царицына, и я лично…

— Долой! — заревела аудитория.

— Долой! — громче всех визжал Телепайло. — Господа офицеры! В связи с преждевременной кончиной оратора, речь скажу я. Да пустите меня на табуретку! Коллеги! Если уж говорить о сказочных достоинствах подпоручика Царицына, нужно в первую очередь упомянуть нечеловеческую харизму, которая позволяет ему…

— Позор! — засвистела развесёлая компания.

— Не хотим про харизму! — скаля зубы, на подиум громоздился следующий оратор. — Внимание, господа! Всем известна невообразимая моральная стойкость тостуемого штабс-ротмистра Царицына. Я бы хотел подчеркнуть…

Его тоже свалили. Ванюша, посмеиваясь, присел на кровать. Меланхолично развалившись, точно Лермонтов на убогом ложе в походной квартире, торжественно взял в руки гитару. Тем временем на подиуме витийствовал Жорик Арутюнов:

— Нечеловеческая неспиваемость и алкоголестойкость юбилярствующего фельдмаршала Царицына… я бы хотел предложить…

Тут он щёлкнул пальцами и, как фокусник, достал откуда-то чёрный полиэтиленовый пакет.

— Оживить нашу вечеринку глотком мёртвой воды. Да здравствует зелёный змий, господа!

В пакете была настоящая бутылка водки. Криминал. Такого не простят даже в день рождения.

— Телегин бы не одобрил, — шепнул Петруша и ткнул Ваню локтем в ребро.

Все уставились на именинника. Ванька улыбнулся:

— И так весело, зачем нам головная боль?

— Ура! — заорали морально стойкие. — Долой водяру! Да здравствует непьющий генералиссимус Царицын! На табуретку его!

— Господа офицеры! — Ванька закачался на табуретке, размахивая кружкой с недопитым красным. — Предлагается и впредь давить врагов России. Включая зелёного змия!

Он разрумянился от вина, а пуще от гордости.

— Кстати! Предлагаю всем брать с меня пример. На днях намерен раздавить ещё одного врага России. Известного продюсера Эрнеста Кунца! Приглашаю всех зрителями на нашу дуэль! Казнь господина Кунца состоится ровно через три дня.

Он не договорил. Дневальный, закашлявшись тортом, взвился и захрипел:

— Товарищи суворовцы-ы!.. Смиррр-но!

Кадеты залпом хлопнули остатки красного и вытянулись с позеленевшими от ужаса лицами, пряча кружки за спиной. Ванька неохотно спрыгнул с табуретки. В казарму вошёл офицер-воспитатель.

— От лица всех офицеров поздравляю суворовца Царицына с шестнадцатилетием! — ласково проурчал воспитатель. — Также вручается ценный подарок — общая тетрадь для овладения знаниями и набор фломастеров. Ура, товарищи суворовцы.

— Ур-ра!! — грянули зелёнолицые товарищи суворовцы.

— Ещё одна хорошая новость, — продолжил офицер. — Наконец нашёлся благотворитель, и завтра утром в вашей казарме начинается долгожданный косметический ремонт. Окна, стены, потолки. В связи с этим слушай приказ: кровати отодвинуть от стен на полметра, старые обои со стен ободрать своими силами. Срок — до отбоя. Выполняйте!

Когда офицер-воспитатель ушёл, кадеты с облегчением повалились на кровати. О чудо! Штопора на тумбочке не заметил и запаха не почувствовал! А может быть, он смотрел (и нюхал) сквозь пальцы — из уважения к юбиляру Царицыну?

Тихогромов, стащив ботинки, полез снимать бумажную икону Богородицы, висевшую над его кроватью.

— Выходит, я в собственный день рождения должен обои отдирать? — насупился захмелевший кадет Царицын. И вдруг потемнел лицом, глаза блеснули:

— Портреты снимать не буду! Сегодня у меня праздник, имею право! Завтра — пожалуйста. А сегодня — нет уж! И никому не позволю, ясно?

Кадеты зашумели. Юбиляр с красным лицом яростно сжал кулаки:

— Это портреты великих героев! Это генерал Дроздов! А это Лермонтов! Не буду снимать! Я офицер Империи!

— Я тоже! — крикнул кто-то.

Ванька обернулся круто, как на выстрел:

— Ты? Да что ты знаешь об Империи?! Да разве же кто-то из вас готов по-настоящему умереть за Империю?! А я готов! Я сын офицера. Давай сюда водку! Я пью за господ офицеров — убитых, преданных, забытых!

Арутюнов торопливо набулькал полную кружку. Ванька дёрнул рукой, чуть не половину расплескал:

— Вечная память русской Империи!

Пили вдвоём с Жориком, остальные смотрели. Царицын глотал, раздувая ноздри — нет, не поперхнулся! Телепайло с малороссийской заботливостью сунул товарищу ржаную горбушку.

— Вот! Это по-офицерски, — восхищённо прошептал кто-то из кадетов.

Арутюнов щёлкнул пальцами и достал из-под полы чёрный маркер.

— Только офицеры имели право носить усы! — выкрикнул он подсевшим от водки голосом и, подбоченясь, вывел на щеках закрученные концы «усов». — Ну что, мальцы безусые?

Кто ещё пьёт водку? Есть в этом лягушатнике настоящие офицеры?!

— Дай-ка сюда, — Царицын выхватил маркер, кратко черкнул под носом. Получилось совсем как у Лермонтова на стене.

— Ур-ра! — заржали братья-кадеты. — Качать алкоголиков усатых! И нам усы, нам тоже!

— Прочь! — хрипел Царицын, отбиваясь от рук. — Здесь нет настоящих офицеров! Не позволю! Ты не готов умереть за Империю — пр-рочь!

— Стоять, кадеты! — рявкнул Арутюнов. — Кому наливать? Давайте кружки, сейчас будем из вас офицеров делать!..

Он добавил словечко…

— Не ругайся, — нахмурился Громыч.

— Свободен! — Арутюнов взмахнул растопыренной ладонью. — Кто не ругается, тот не мужчина!