— Сегодня у нас хороший день, мадам Тезак, — сообщила мне Вероника с сияющей улыбкой, когда я вошла в белую, залитую солнечными лучами комнату. Она была одной из сиделок, которые ухаживали за Mame в чистом и приятном доме престарелых, расположенном в семнадцатом arrondissement, неподалеку от парка Монсо.

— Не называйте ее мадам Тезак, — пролаяла бабушка Бертрана. — Она не любит, когда ее так называют. Зовите ее мисс Джермонд.

Я не смогла скрыть улыбку. Вероника же, напротив, явно была выбита из колеи.

— И в конце концов, мадам Тезак — это я, — с некоторой высокомерностью заявила пожилая леди, демонстрируя полное пренебрежение второй мадам Тезак, своей невесткой Колеттой, матерью Бертрана. Это так похоже на Mame, подумала я. Такая раздражительность и сварливость, и это в ее-то возрасте. Ее звали Марсель. Ей было ненавистно это имя. Никто и никогда не смел называть ее Марсель.

— Прошу прощения, — извинилась Вероника.

Я легонько коснулась ее руки.

— Пожалуйста, не переживайте из-за этого, — сказала я. — Обычно я не пользуюсь фамилией мужа.

— Это все американские штучки, — заявила Mame. — Мисс Джермонд — типично американское обращение.

— Да, я заметила, — поддакнула ей несколько воспрянувшая духом Вероника.

Что же ты заметила, хотелось бы мне знать, подумала я. Мой акцент, мою одежду, мою обувь?

— Итак, у вас сегодня хороший день, Mame? — Я присела рядом и накрыла ее руку своей.

По сравнению с пожилой дамой с рю Нелатон Mame выглядела очень свежей. На ее лице практически отсутствовали морщины. Серые глаза сохранили яркость и живость. Но пожилая дама с рю Нелатон, несмотря на свою старческую внешность, сохранила ясную голову, тогда как Mame страдала болезнью Альцгеймера. Бывали дни, когда она просто не могла вспомнить, кто она такая.

Родители Бертрана решили поселить ее в доме престарелых, когда поняли, что она не может жить одна. Она могла включить газовую конфорку и оставить ее на целый день. Она открывала кран в ванной и забывала о нем, так что вода заливала соседей. Она регулярно запирала свою квартиру на ключ, после чего ее часто находили бродящей по рю Сантонь в домашнем халате. Естественно, она воспротивилась принятому решению. Ей совсем не улыбалось переселиться в дом престарелых. Но, в общем-то, она прижилась здесь и даже чувствовала себя вполне комфортно, несмотря на эпизодические проявления своего вздорного характера.

— У меня и вправду хороший день, — ухмыльнулась она, когда Вероника оставила нас.

— Да, я вижу, — заметила я, — терроризируете все заведение, по своему обыкновению?

— Все как обычно, — ответила мадам. Затем она повернулась ко мне. Ее любящие нежные серые глаза внимательно всматривались в мое лицо. — Как поживает твой никчемный супруг? Он никогда не навещает меня, видишь ли. Только не говори мне, что он очень занят.

Я вздохнула.

— Ну, по крайней мере, ты здесь, — мрачно и неприветливо заявила она. — Ты выглядишь усталой. У тебя все в порядке?

— Все отлично, — заверила ее я.

Я знала, что выгляжу усталой. Но ничего не могла с этим поделать. Разве что отправиться в отпуск. Но отдых был запланирован только на лето, а до него еще надо было дожить.

— А что с квартирой?

Я только что заезжала туда, чтобы посмотреть, как продвигается ремонт, и уже после этого отправилась в дом престарелых. В бывшей квартире мадам кипела бурная деятельность. Бертран руководил работами со своей обычной энергичностью. Антуан казался усталым и опустошенным.

— Все будет замечательно, — сказала я. — Во всяком случае, после того как ремонт закончится.

— Я скучаю по ней, — заявила Mame. — Мне не хватает домашней обстановки.

— Уверена, что так оно и есть, — согласилась я.

Бабушка Бертрана пожала плечами.

— С возрастом привыкаешь к знакомым местам, к обстановке, должна тебе заметить. Как и к людям, наверное. Иногда мне становится интересно, Андрэ так же скучает по ней, как и я, или нет?

Андрэ — так звали ее покойного супруга. Я не была с ним знакома. Он умер, когда Бертран был еще подростком. Я уже привыкла к тому, что Mame говорит о нем в настоящем времени. Я никогда не поправляла ее, не напоминала о том, что он умер много лет назад от рака легких. Ей очень нравилось рассказывать о нем. Когда я впервые познакомилась с ней, еще до того, как она начала путаться в событиях и терять память, всякий раз, стоило мне прийти к ней в гости, она показывала мне альбомы с семейными фотографиями. Мне казалось, что я изучила лицо Андрэ Тезака до мельчайших подробностей. Те же серо-голубые глаза, что и у Эдуарда. Круглый нос картошкой. И теплая улыбка, теплее, чем у сына.

Mame пространно рассказывала мне о том, как они встретились, как полюбили друг друга и как во время войны для них наступили нелегкие времена.

Семейство Тезаков происходило из Бургундии, но когда Андрэ унаследовал семейный винодельческий бизнес, то не смог свести концы с концами. Поэтому он перебрался в Париж и открыл небольшой антикварный магазинчик на рю де Тюренн, неподалеку от Place des Vosges.[25] Ему потребовалось некоторое, довольно продолжительное, время, чтобы сделать себе имя и приобрести репутацию удачливого и надежного дельца. Но, в конце концов, он добился своего. Его бизнес процветал. После смерти отца у руля семейного предприятия встал Эдуард, который и перевез магазин на рю дю Бак, в седьмой arrondissement, где располагались самые престижные парижские заведения по торговле антиквариатом. Теперь семейным предприятием управляла Сесиль, младшая сестра Бертрана, и у нее получалось очень и очень неплохо.

Как-то врач Mame, унылый и угрюмый, но толковый доктор Роше, заявил мне, что расспросы мадам о прошлом представляют собой прекрасное терапевтическое средство. По его словам, она лучше помнила то, что произошло тридцать лет назад, чем то, что было сегодня утром.

Это была наша маленькая игра. Во время каждого своего посещения я задавала ей вопросы. У меня это получалось вполне естественно, без малейшего притворства или напряжения. Мадам прекрасно знала, к чему я стремлюсь, но делала вид, что не замечает моих уловок.

Я получила массу удовольствия от ее рассказов о том времени, когда Бертран был еще подростком. Мадам вспоминала малейшие и очень интересные подробности. Оказывается, он был неуклюжим и неловким юношей, совсем не тем холеным денди, о котором я столько слышала. Его успехи в школе были весьма посредственными, он вовсе не был примерным учеником, как о том восторженно повествовали его родители. В четырнадцать лет у него произошла знаменательная ссора с отцом из-за дочки соседа, неразборчивой в связях крашеной блондинки, которая курила марихуану.

Однако случалось и так, что путешествия по избирательной памяти мадам Тезак не приносили мне никакого удовольствия. Зачастую там встречались долгие, мрачные пропуски и провалы.

Она не могла вспомнить буквально ничего. В «плохие» дни она замыкалась в себе, как улитка в раковине. Она сидела молча, с недовольным видом уставившись в экран телевизора и выпятив подбородок.

Однажды утром она никак не могла сообразить, кто такая Зоя. Она постоянно спрашивала: «Кто эта девочка? Что она здесь делает?» Зоя, по своему обыкновению, отнеслась к этому совершенно по-взрослому. Но позже тем вечером я слышала, как она плачет, уткнувшись в подушку. Когда я нежно поинтересовалась у нее, что случилось, она призналась, что ей невыносимо видеть, как стареет прабабушка.

— Mame, — обратилась я к ней, — а когда вы с Андрэ поселились в квартире на рю де Сантонь?

Я ожидала, что она поморщится, отчего станет похожей на пожилую хитрую обезьянку, и скажет что-нибудь вроде: «Ох, я совсем этого не помню…»

Но ответ ее прозвучал коротко и резко, как удар хлыста.