Но вот последнего раза с отцом она не помнила. Не было того последнего образа, который она могла бы хранить и беречь. Поэтому она и пыталась вспомнить его, вернуть из небытия его тонкое, темное лицо, печальные и потерянные глаза. Белые зубы на темном лице. Девочка часто слышала, что она очень похожа на свою мать, как и ее младший братик Мишель. У них была типично славянская светлая кожа, внешность, высокие скулы, раскосые глаза. Ее отец всегда жаловался, что ни один из его детей не похож на него. Она мысленно попыталась спрятать подальше улыбку своего отца. Это было слишком больно. Слишком личной была эта улыбка.

Завтра она должна будет вернуться в Париж. Она должна вернуться домой. Она должна выяснить, что случилось с Мишелем. Может быть, он тоже оказался в безопасности, как и она сейчас. Может быть, какие-нибудь добрые, милые люди сумели открыть дверь его убежища и освободить его. Но кто мог это сделать? Кто мог помочь ему? Она никогда не доверяла мадам Руайер, concierge. Ее злым глазам, скользкой улыбке. Нет, конечно, только не она. Может быть, тот славный учитель музыки, тот самый, который кричал им утром черного четверга: «Куда вы их ведете, они хорошие люди, вы не можете так поступить!»? Да, вот он вполне мог спасти Мишеля, и, может быть, сейчас Мишель в безопасности в доме учителя, и тот наигрывает ему польские мелодии на своей скрипке. Мишель смеется, щечки у него раскраснелись, он хлопает в ладоши и пускается в пляс. Может быть, Мишель с нетерпением ждет ее, может быть, каждое утро он спрашивает у учителя музыки: «А Сирка придет сегодня? А когда придет Сирка? Она обещала, что придет за мной, она обещала прийти!»

Когда рано утром девочку разбудил петушиный крик, она заметила, что подушка у нее влажная, намокшая от слез. Девочка быстро оделась, натянув одежду, которую разложила для нее на стуле Женевьева. Чистая, старомодная, крепкая одежда для мальчика. Она опять мимоходом задумалась о том, кому она могла принадлежать. Николя Дюфэру, который с такой тщательностью вывел свое имя на титульных листах всех книг? В карман она опустила ключ и деньги, которые дал ей полицейский.

Внизу, в большой и прохладной кухне, никого не было. Было еще очень рано. Спала даже кошка, свернувшись клубочком в кресле. Девочка отщипнула несколько кусочков от мягкой буханки хлеба, выпила немного молока. Она постоянно трогала в кармане ключ и деньги, чтобы убедиться, что не потеряла их.

Утро было душное и мрачное. Вечером наверняка будет гроза, подумала она. Одна из тех сильных гроз, которых так боялся Мишель. Теперь самое время поразмыслить над тем, как она доберется до вокзала. Интересно, далеко ли отсюда до Нового Орлеана? Она не имела об этом ни малейшего понятия. И вообще, сумеет ли она преодолеть все трудности? Справится ли? Как найдет дорогу домой? Если я забралась так далеко, повторяла она про себя, то сейчас уже поздно отступать, и я справлюсь, я найду дорогу домой. Но она не могла уйти, не попрощавшись с Жюлем и Женевьевой. Поэтому, сидя на крыльце и бросая крошки курам и цыплятам, ждала, пока они проснутся.

Через полчаса вниз сошла Женевьева. На ее лице все еще виднелись следы вчерашнего ночного кошмара. Спустя несколько минут появился и Жюль, ласково поцеловал Сару в стриженый затылок. Девочка смотрела, как они готовят завтрак, обмениваясь скупыми жестами. Она полюбила их, вдруг поняла девочка. И полюбила очень сильно. Как же она скажет им, что собирается уйти сегодня? Они очень расстроятся, она не сомневалась в этом. Но у нее не было иного выхода. Она непременно должна вернуться в Париж.

Когда она набралась смелости сообщить им о своем решении, они уже закончили завтракать и убирали со стола.

— Нет, ты не можешь так поступить, — заохала пожилая женщина, едва не уронив на пол чашку, которую держала в руках. — Дороги патрулируют немцы и полиция, поезда обыскивают. А у тебя нет даже удостоверения личности. Тебя остановят и сразу же отправят обратно в лагерь.

— У меня есть деньги, — сказала Сара.

— Но это не помешает немцам…

Жюль, подняв руку, заставил жену умолкнуть. Он попытался убедить Сару пожить у них еще немного. Он разговаривал с нею спокойно и твердо, как когда-то отец, подумала она. Девочка внимательно слушала, рассеянно кивая головой. Но она должна заставить их понять. Как же объяснить им, что она во чтобы то ни стало должна вернуться домой? При этом ей обязательно нужно оставаться такой же спокойной и решительной, как Жюль.

Запинаясь и злясь на себя, она скороговоркой выпалила, что все понимает, но остаться не может. Ей уже надоело разыгрывать из себя взрослую девушку. В раздражении она топнула ногой.

— Если вы попробуете удержать меня… — мрачно добавила она, — я все равно убегу.

Девочка встала и направилась к двери. Пожилые супруги не сдвинулись с места, они в страхе смотрели на нее, ошеломленные ее словами.

— Подожди! — воскликнул наконец Жюль. — Подожди минуточку.

— Нет. Я не могу ждать. Я иду на вокзал, — заявила Сара, взявшись за ручку двери.

— Ты даже не знаешь, где находится вокзал, — возразил Жюль.

— Я найду. Я сумею найти дорогу.

Девочка открыла дверь.

— До свидания, — попрощалась она с этими милыми пожилыми людьми. — До свидания, и спасибо вам за все.

Она повернулась и зашагала к воротам. Все оказалось очень просто. И легко. Но, миновав ворота и наклонившись, чтобы на прощание потрепать пса по загривку, она внезапно сообразила, что наделала. Она осталась одна. Совершенно одна. Девочка вспомнила пронзительный крик Рахили. Гулкую, ритмичную поступь. Смех лейтенанта, от которого кровь стыла в жилах. И все ее мужество куда-то улетучилось. Против своей воли она обернулась и бросила последний взгляд на дом.

Жюль и Женевьева по-прежнему смотрели на нее через оконное стекло. Потом они пошевелились, и это получилось у них одновременно. Жюль схватил кепку, а Женевьева — сумочку. Они поспешили наружу, заперли за собой входную дверь. Когда они догнали девочку, Жюль положил руку ей на плечо.

— Пожалуйста, не пытайтесь остановить меня, — покраснев, пробормотала Сара. Она была одновременно и рада, и раздосадована тем, что они последовали за ней.

— Остановить тебя? — улыбнулся Жюль. — Мы не собираемся останавливать тебя, глупая, упрямая девчонка. Мы идем с тобой.

___

Мы направлялись к кладбищу, а сверху нас обжигало лучами слепящее, безжалостное солнце. Внезапно — на ровном, что называется, месте — у меня закружилась голова. Пришлось остановиться, чтобы перевести дух. Бамбер встревожился. Я ответила ему, что беспокоиться не о чем, это все от недосыпания. В который уже раз на лице его отразилось недоверие, но он снова ничего не сказал.

Кладбище было небольшим, но мы потратили много времени, пытаясь разыскать хоть что-нибудь. Мы уже готовы были сдаться, когда Бамбер вдруг заметил гальку на одной из могил. Еврейский обычай. Мы подошли поближе. На плоском белом камне была выбита надпись:

«Мы, евреи, бывшие узники концлагерей, поставили этот монумент через десять лет после интернирования в память тех, кто стал жертвой варварского гитлеровского режима. Май 1941 — май 1951 г.»

— «Варварский гитлеровский режим»! — сухо заметил Бамбер. — Получается так, что французы вообще непричастны к этому кошмару.

Сбоку на могильной плите были высечены имена и даты. Я наклонилась, чтобы рассмотреть их получше. Дети. Им едва исполнилось два-три годика. Дети, умершие в лагере в июле и августе сорок второго года. Дети «Вель д'Ив».

Подсознательно я понимала, что все, что я читала об облаве, было правдой. Но только сейчас, жарким весенним днем, пока я стояла у могилы, на меня вдруг обрушилось осознание кошмара происшедшего. Вся жуткая реальность давних событий.