— Ох, Бертран, — прошептала я. — Как они могли не думать об этой несчастной семье? Как они могли?

Кажется, он послал мне воздушный поцелуй в трубку.

— Полагаю, они просто ничего не знали. Но я должен идти, amour. Увидимся вечером.

И он повесил трубку.

Я же побыла еще какое-то время в квартире. Я прошлась по длинному коридору, постояла в пустой гостиной, провела рукой по гладкой мраморной каминной полке, пытаясь понять, что же произошло, и стараясь не позволить эмоциям захлестнуть меня с головой.

___

Поговорив еще несколько раз с Рахилью, девочка решилась. Они убегут отсюда. Они обязательно должны убежать из этого страшного места. Особого выбора у них не было: им оставалось или умереть, или убежать. Она знала, что если останется здесь с другими детьми, то это будет конец. Многие дети были больны. Несколько человек уже умерли. Однажды она видела сестру милосердия, такую же, как и на стадионе, женщину в голубой высокой шапочке. Одна сестра милосердия на такую массу больных, умирающих от голода детей.

Свое решение убежать они держали в тайне. Они не сказали о том, что собираются сбежать отсюда, никому из детей. Никто и ни о чем не должен был догадаться. Они намеревались удрать из лагеря среди бела дня. Девочки подметили, что днем полицейские почти не обращали на детей внимания. Все должно было пройти легко и быстро. Вниз мимо бараков, по направлению к водонапорной башне, к тому месту, где деревенские женщины пытались просунуть им еду через колючую проволоку. Они обнаружили в том месте маленькое окошко в спиралях проволоки. Оно было небольшим, но вполне достаточным, чтобы в него пролез ребенок.

Некоторые дети уже покинули лагерь в сопровождении полицейских. Девочка смотрела, как они уходят, слабые, больные создания с бритыми головами в рваной, потрепанной одежде. Куда их уводят? Далеко? К отцам и матерям? В такую возможность она не верила. Рахиль тоже. Если все они должны были попасть в одно место, для чего полиции понадобилось отрывать детей от родителей? К чему было причинять такую боль, такие страдания, думала девочка. «Это все потому, что они нас ненавидят, — заявила ей глубоким, хрипловатым голосом Рахиль. — Они ненавидят евреев». И, должно быть, ненавидят очень сильно, решила девочка. Но откуда взялась такая ненависть? Она еще никого не ненавидела в своей жизни, не считая разве что одной учительницы. Учительницы, которая сурово наказала ее за то, что она не выучила урок. Интересно, она действительно желала этой женщине смерти, принялась вспоминать девочка. Оказывается, да, желала. Так вот как, наверное, и происходят такие вещи. Вот откуда берется такая ненависть. Ты так ненавидишь кого-нибудь, что хочешь убить его. Ненавидишь кого-нибудь только за то, что он носит на груди желтую звезду. Она содрогнулась от ужаса. Она чувствовала себя так, словно все зло на земле, вся ненависть мира сосредоточились здесь, в этом лагере, вокруг нее, в жестоком выражении лиц полицейских, в их равнодушии, в их презрении. Неужели и за пределами этого лагеря евреев тоже ненавидят? Неужели теперь вся ее жизнь станет таким кошмаром?

Она вспомнила, как в прошлом июне, возвращаясь из школы, подслушала разговор соседей. Женские голоса, пониженные до шепота. Она замерла на ступеньках, навострив уши, как гончая собака. «Представляете, куртка у него распахнулась, а там, на груди, вот она, желтая звезда. Никогда бы не подумала, что он еврей». Она услышала, как другая женщина поперхнулась от неожиданности: «Он еврей! Такой приличный человек. Вот так сюрприз. Какой кошмар!»

Тогда она поинтересовалась у своей матери, почему некоторые их соседи не любят евреев. Мать в ответ пожала плечами, потом вздохнула и еще ниже склонилась над утюгом, которым гладила белье. Но она не ответила на вопрос. Поэтому девочка отправилась к отцу. Что плохого в том, что они евреи? Почему некоторые люди ненавидят евреев? Отец почесал в затылке, а потом взглянул на нее сверху вниз с неуверенной улыбкой. Запинаясь, он сказал: «Потому что они думают, что мы — другие. Поэтому они боятся нас». Но в чем заключается эта разница, подумала девочка. Чем они отличаются от других?

Ее мать. Ее отец. Ее братик. Тоска по ним причиняла ей физическую боль. Ей казалось, что она падает в бездонную пропасть. И бегство представлялось ей единственным способом обрести хотя бы некоторый контроль над своей жизнью, над этой новой жизнью, которой она не понимала. Может быть, и ее родителям тоже удалось убежать? Может быть, им удалось вернуться домой? Может быть… может быть…

Она подумала о пустой квартире, о неубранных постелях, о еде, медленно гниющей на кухне. И о братике, оставшемся в одиночестве в тишине шкафа. В мертвом молчании квартиры.

Рахиль коснулась ее руки, и девочка испуганно вздрогнула.

— Пора, — прошептала она. — Сейчас самое время.

В лагере было тихо, он казался пустым и заброшенным. Они заметили, что после того как увели взрослых, полицейских здесь стало намного меньше. И полицейские почти не разговаривали с детьми. Они оставили их в покое.

На бараки обрушилась невыносимая жара. Внутри, на сырой соломе, неподвижно лежали слабые и больные дети. Откуда-то издалека до девочки доносились мужские голоса и смех. Мужчины, наверное, спрятались от солнца под навесом.

Единственный полицейский, которого они видели, сидел в тени, положив винтовку на колени. Он откинул голову, прислонившись к стене барака и, кажется, спал, приоткрыв рот. Они поползли к проволочному заграждению, похожие на маленьких юрких ящериц. За ним они уже видели зеленые луга и поля, простирающиеся перед ними.

Вокруг по-прежнему царила тишина. Тишина и жара. Не заметил ли их кто-нибудь? Они распластались в высокой траве. Сердце готово было выпрыгнуть из груди. Девочки осторожно оглянулись назад. Никакого движения. Ни звука. Неужели все так просто? Нет, такого не может быть. Больше никогда и ничего не будет легко и просто. Никогда.

Рахиль комкала в руках рваную одежду. Она убедила девочку надеть ее, говоря, что лишний слой ткани защитит кожу от колючей проволоки. Девочка с содроганием натянула на себя грязный, рваный свитер и тесные, засаленные брюки. Интересно, кому принадлежала эта одежда раньше? Наверное, какомунибудь бедному ребенку, у которого отняли мать и который остался совсем один, чтобы умереть.

По-прежнему не поднимая головы, они приблизились к дыре в колючей проволоке. Чуть в стороне от нее стоял полицейский. Девочки не могли различить его лица, им была видна лишь его круглая фуражка. Рахиль показала на дыру в проволочном ограждении. Нужно было спешить. Нельзя было терять времени. Они легли на живот и по-пластунски поползли к дыре. Она кажется такой маленькой, подумала девочка. Разве смогут они протиснуться в нее и не пораниться, несмотря на надетую поверх своей чужую одежду? О чем они думали, когда разрабатывали свой план? Как они могли надеяться, что их никто не увидит? Что они смогут сбежать? Они просто сошли с ума, подумала девочка. Просто сошли с ума.

Травинки щекотали ей нос. Они пахли чудесно. Ей захотелось зарыться в траву лицом и вдыхать ее зеленый, свежий аромат. Она увидела, что Рахиль уже добралась до дыры и теперь осторожно просовывает в нее голову.

Внезапно девочка услышала чьи-то тяжелые шаги по траве. Сердце у нее замерло. Она подняла голову и увидела нависшую над ней гигантскую тень. Полицейский. Он поднял ее, держа за воротник старенькой блузки, и встряхнул. От страха у нее отнялись руки и ноги.

— Какого черта ты здесь делаешь? — прошипел он ей в ухо.

Рахиль уже наполовину пролезла в отверстие. Мужчина, по-прежнему держа девочку за шиворот, нагнулся и схватил Рахиль за лодыжку. Та вырывалась и сопротивлялась, но он был намного сильнее и в конце концов вытащил ее из дыры в колючей проволоке. Лицо и руки у нее кровоточили.