Мужчина ленивым жестом протянул руку. Жюль вручил ему конверт, в котором лежали их удостоверения личности. Мужчина опустил глаза, перебрал документы, внимательно взглянув сначала на Жюля, потом на Женевьеву. Затем поинтересовался:

— Ребенок?

Жюль кивком указал на удостоверения личности.

— Удостоверение ребенка там, месье. Вместе с нашими.

Полицейский приподнял клапан конверта большим пальцем.

Внутри лежала крупная купюра, сложенная втрое. На лице мужчины не дрогнул ни один мускул.

Он снова посмотрел на деньги, потом взглянул Саре в лицо. Она не отвела взгляд. Девочка не съежилась и не глядела на полицейского умоляюще. Она просто стояла и смотрела на него.

Казалось, время остановилось. Минуты растянулись до бесконечности, как в тот невыносимо напряженный момент, когда полицейский в лагере наконец позволил девочке бежать.

Мужчина коротко кивнул. Он вернул удостоверения личности Жюлю, а конверт быстрым, неуловимым движением опустил в карман. Потом он сделал шаг в сторону, чтобы дать им пройти.

— Благодарю вас, месье, — сказал он. — Следующий, пожалуйста.

___

Голос Чарлы эхом отдавался в трубке и у меня в голове.

— Джулия, ты серьезно? Он не мог так сказать. Он не может поставить тебя в такое положение. Он не имеет права так поступать.

Сейчас со мной разговаривала Чарла-адвокат, жесткий, пробивной, удачливый манхэттенский адвокат, который не боялся никого и ничего.

— Но он действительно так сказал, — вяло и безразлично оправдывалась я. — Он сказал, что это будет наш конец. Он сказал, что бросит меня, если я оставлю этого ребенка. Он говорит, что уже стар, что он не справится еще с одним ребенком и что он не хочет быть престарелым отцом.

В разговоре возникла пауза.

— Это имеет какое-то отношение к женщине, с которой у него был роман? — спросила Чарла. — Не помню, как ее звали.

— Нет. Бертран ни разу не упоминал ее имени.

— Не позволяй ему давить на себя, Джулия. Не поддавайся. Это и твой ребенок тоже. Не забывай об этом, родная.

Весь день слова сестры эхом звучали у меня в голове. «Это и твой ребенок тоже». Я встретилась со своим врачом. Ее не удивило решение Бертрана. Она даже предположила, что, быть может, сейчас он переживает кризис среднего возраста. И что ответственность за второго ребенка оказалась для него непосильной. Что он утратил веру в себя, стал слабым и боязливым. Так часто случается с мужчинами, приближающимися к пятидесяти.

Неужели Бертран в самом деле переживает кризис? Если это действительно так, то я даже не подозревала о его приближении. Как такое могло случиться? Я просто решила, что он стал законченным эгоистом, что он, по обыкновению, думает только о себе. Во время разговора я так и заявила ему. Я высказала ему все, что было у меня на душе. Как он может настаивать на аборте после многочисленных выкидышей, через которые мне пришлось пройти, после той боли, несбывшихся надежд, отчаяния, которые мне довелось пережить? Придя в совершенное расстройство, я воскликнула: да любит ли он меня вообще? Он взглянул на меня и покачал головой. Как я могу быть такой глупой, ответил он. Он по-настоящему любит меня. И я сразу же живо вспомнила его надломленный, прерывающийся голос, его высокопарное и неестественное поведение, когда он признался мне в том, что боится подступающей старости. Кризис среднего возраста. Может быть, мой доктор была права. А я просто не замечала этого, потому что в последние несколько месяцев голова моя была занята совершенно другим. Я растерялась. Я не знала, что мне делать с Бертраном и его страхами.

Доктор сказала мне, что для принятия решения у меня осталось не так уж много времени. Срок беременности составил уже шесть недель. Если я решусь на аборт, то сделать его необходимо не позднее следующих двух недель. Следует сдать кое-какие анализы, подыскать подходящую клинику. Она предложила, чтобы мы с Бертраном обсудили эту проблему с консультантом по брачно-семейным отношениям. Нам обязательно нужно поговорить об этом, и поговорить открыто.

— Если вы сделаете аборт против своей воли, — предостерегла меня мой доктор, — то никогда не простите его. А если вы его не сделаете, то помните: он признал, что подобная ситуация для него неприемлема. Вам нужно как можно быстрее разобраться в происходящем и решить, что вы намерены делать.

Она была права. Но я не могла заставить себя поспешить с решением. Каждая минута, которую я выгадывала, означала лишние шестьдесят секунд жизни для моего ребенка. Для ребенка, которого я уже любила. Он был едва ли больше горошины, а я уже любила его так же сильно, как и Зою.

Я поехала в гости к Изабелле. Она жила в небольшой, но очень уютной двухэтажной квартире на рю де Тобиак. Я чувствовала, что просто не в состоянии вернуться домой после конторы и ожидать возвращения Бертрана. У меня не хватало духу на это. Я позвонила Эльзе, приходящей няне, и попросила ее подменить меня. Изабелла приготовила для меня crottin de chavignol[48] и на скорую руку соорудила какой-то фруктовый салат. Ее супруга не было, он уехал в командировку по делам.

— Ну, что же, cocotte,[49] — сказала она, усаживаясь напротив и выдыхая дым в противоположную от меня сторону, — попробуй представить себе жизнь без Бертрана. Просто возьми и представь. Развод. Адвокатов. Последствия. Какое впечатление это произведет на Зою? На что станет похожа ваша жизнь? Отдельные квартиры. Раздельное существование. Зоя, уходящая от тебя к нему. Возвращающаяся от него к тебе. Настоящей семьи больше нет. Никаких совместных завтраков, рождественских обедов, отпусков и каникул. Ты готова пойти на это? Ты можешь себе все это представить?

Я молча смотрела на нее. Все это представлялось мне немыслимым. Невозможным. Тем не менее, такое случалось очень часто. Зоя оставалась, наверное, единственным ребенком в своем классе, чьи родители прожили вместе вот уже пятнадцать лет. Я сказала Изабелле, что больше не могу говорить на эту тему. Она угостила меня шоколадным муссом, а потом мы вместе посмотрели на DVD-плейере мюзикл «Девушки из Рошфора». Когда я вернулась домой, Бертран принимал душ, а Зоя уже пребывала в объятиях Морфея. Я тихонько улеглась в постель. Мой супруг после душа отправился в гостиную смотреть телевизор. К тому времени, когда он добрался до кровати, я уже крепко спала.

Сегодня был день посещения Mame. Впервые я едва не позвонила в дом престарелых, чтобы отменить визит. Я чувствовала себя измученной и опустошенной. Мне хотелось остаться в постели. Но я знала, что она будет меня ждать. Я знала, что она специально наденет свое лучшее платье бледно-лилового цвета, накрасит губы ярко-красной помадой и обязательно воспользуется своими любимыми духами «Шалимар». Я не могла подвести ее. Когда ровно в полдень я появилась в доме престарелых, то на парковочной стоянке обнаружила «мерседес» своего свекра. Его вид сразу же выбил меня из колеи.

Он приехал, потому что хотел видеть меня. Свекор никогда не навещал свою мать в одно время со мной. У каждого из нас был свой график посещений. Лаура и Сесиль приходили по выходным, Колетта — по понедельникам после обеда, Эдуард — по вторникам и пятницам, я с Зоей — по средам, а одна — по четвергам, в полдень. И все мы строго придерживались этого графика.

Ну и, конечно, он сидел в комнате со своей матерью, строгий и подтянутый, выпрямив спину и слушая ее. Она только что покончила с ленчем, который здесь подавали до смешного рано. Внезапно я занервничала, как провинившаяся школьница. Что свекру понадобилось от меня? Неужели он не мог поднять трубку и позвонить, если ему вдруг захотелось поговорить со мной? К чему ждать, пока я приеду сюда?

Постаравшись скрыть под теплой улыбкой свое недовольство и страх, я расцеловала его в обе щеки и присела рядом с Mame, взяв ее за руку, как делала всегда. Собственно, подсознательно я ожидала, что свекор уйдет, но он остался, весело и с удовольствием, как ни в чем не бывало глядя на нас. Неприятное положение, доложу я вам. У меня было такое чувство, будто он вторгся в мою личную жизнь и что каждое слово, которое я говорю Mame, оценивается и взвешивается на невидимых весах.

вернуться

48

Гренки с сыром.

вернуться

49

Милочка.