— Твоей вины здесь нет, та cocotte,[28] ты ни в чем не виновата. Помни об этом.

После этого я долгое время чувствовала себя беспомощной. Семейство Тезаков проявило дружелюбие и понимание, но у меня все равно осталось очень неприятное чувство, словно я не смогла дать Бертрану то, чего он хотел больше всего на свете: второго ребенка. Сына, что еще более важно. У Бертрана было две сестры, но ни одного брата. Так что фамилия его грозила исчезнуть, если у него не появится наследник. Тогда я не понимала, насколько это важно для всей его семьи.

А когда я дала понять, что, несмотря на то что являюсь супругой Бертрана, я предпочитаю, чтобы меня называли Джулия Джермонд, ответом мне послужило удивленное молчание. Моя свекровь, Колетта, с деланной улыбкой объяснила, что во Франции такое поведение считается современным. Чересчур современным. Чуть ли не феминистской выходкой, которая не найдет понимания в их кругу. Французская женщина должна носить фамилию мужа. Так что до конца дней своих мне предстояло отзываться на обращение «мадам Бертран Тезак». Помню, как в ответ я продемонстрировала ей свою ослепительную улыбку в тридцать два зуба и бойко заявила, что в таком случае я предпочту, чтобы меня называли Джулией. Она промолчала, но с тех пор и она, и Эдуард, мой свекор, представляли меня просто: «Супруга Бертрана».

Я опустила взгляд на синюю полоску в руках. Итак, ребенок. Ребенок! Меня вдруг охватило чувство радости, абсолютного счастья. У меня будет ребенок. Я обвела взглядом до боли знакомую обстановку кухни. Потом подошла к окну и стала смотреть на темный, мрачный двор, простиравшийся внизу. Интересно, мальчик или девочка? Впрочем, какая разница? Я знала, что Бертран будет надеяться, что у нас родится сын. Но он будет любить и девочку, уж это-то я знала. Второй ребенок. Ребенок, которого мы ждали так долго, слишком долго. Ребенок, на появление которого мы уже перестали надеяться. Сестра или брат, о которых перестала говорить Зоя. Тот самый, относительно которого перестала проявлять любопытство и Mame.

Но как же сообщить эту новость Бертрану? Не могу же я просто позвонить ему и выпалить такое известие по телефону! Мы должны быть вместе, только вдвоем, и никого больше. Мне требовалось романтическое уединение. И еще мы должны держать эту новость в секрете, не говорить об этом никому, пока моя беременность не составит, как минимум, три месяца. Меня охватило непреодолимое желание позвонить Эрве и Кристофу, Изабелле, моей сестре, родителям, но я постаралась сдержать свой порыв. Первым обо всем должен узнать мой муж. Потом моя дочь. Мне в голову пришла одна мысль.

Я схватила телефон и набрала номер Эльзы, приходящей няни. Я спросила, свободна ли она сегодня вечером и не сможет ли посидеть с Зоей. Она ответила, что сможет. Тогда я заказала столик в нашем любимом ресторане, в котором подавали пиво и в котором мы бывали регулярно с тех самых пор, как поженились. Наконец я позвонила Бертрану, попала на его голосовую почту и назначила ему свидание в «Томьё» ровно в двадцать один ноль-ноль.

Я услышала, как Зоя отпирает ключом входную дверь. До меня донесся грохот захлопывающейся двери, и вот она вошла на кухню, держа в руке тяжелый рюкзак.

— Привет, мама, — поздоровалась она. — Как дела?

Я улыбнулась. Как всегда, стоило мне взглянуть на Зою, как я про себя поражалась ее красоте, ее стройной высокой фигурке, ее ясным карим глазам.

— Иди ко мне, — сказала я, заключая ее в медвежьи объятия.

Зоя ответила на ласку, потом отстранилась и внимательно посмотрела на меня.

— У тебя, мне кажется, был очень хороший день, правильно? — поинтересовалась она. — Я чувствую это по тому, как ты меня обнимаешь.

— Ты права, — согласилась я, умирая от желания рассказать ей все. — День действительно был очень даже неплохой.

Она по-прежнему не сводила с меня глаз.

— Я очень рада. А то в последнее время ты какая-то странная. Я решила, что это из-за тех детей.

— Из-за тех детей? — повторила я, ласково убирая прядку волос, упавшую ей на глаза.

— Ну, ты понимаешь, тех детей, — ответила она. — Детей на «Вель д'Ив». Тех, которые так и не вернулись домой.

— И опять ты права, — пробормотала я. — Мне было очень грустно. И мне по-прежнему жаль их.

Зоя взяла мои руки в свои и принялась крутить у меня на пальце обручальное кольцо. Этой привычкой она обзавелась, будучи совсем маленькой, и до сих пор не оставила ее.

— И еще я слышали, как на прошлой неделе ты разговаривала по телефону, — призналась она, не глядя на меня.

— Ну и?

— Ты думала, что я сплю.

— Ага, — глубокомысленно изрекла я.

— Я не спала, хотя было уже поздно. По-моему, ты разговаривала с Эрве. Ты говорила ему о том, что рассказала тебе Mame.

— О квартире? — спросила я.

— Да, — сказала она и наконец подняла на меня глаза. — О той семье, которая жила там раньше. И о том, что случилось с этой семьей. И о том, как Mame жила там все эти годы, и как ей, похоже, было все равно.

— Получается, ты все слышала, — пробормотала я.

Она кивнула.

— Ты знаешь что-нибудь о той семье, мама? Ты знаешь, кем они были? Что с ними стало?

Я отрицательно покачала головой.

— Нет, родная, не знаю.

— А правда, что Mame было все равно?

Так, теперь мне следовало соблюдать крайнюю осторожность.

— Милая, я уверена, что ей было не все равно. Просто, на мой взгляд, она не знала, что случилось.

Зоя снова принялась крутить кольцо у меня на пальце, на этот раз быстрее.

— Мама, ты ведь узнаешь о них все, что можно?

Я накрыла ладонью нервные пальчики, не желающие оставить в покое мое кольцо.

— Да, Зоя. Именно это я и собираюсь сделать, — ответила я.

— Папе это не понравится, — заметила она. — Я слышала, как папа говорил, чтобы ты перестала переживать на этот счет. Чтобы вообще забыла об этом. По-моему, он был очень зол.

Я прижала ее к себе и зарылась лицом в ее волосы. Я подумала о замечательном секрете, который хранила в своей душе. Я подумала о сегодняшнем вечере, о ресторанчике «Томьё». О недоверчивом выражении лица Бертрана, о том, как он задохнется от счастья.

— Милая, — сказала я. — Папа не станет возражать. Я обещаю.

Выбившись из сил, девочки повалились на землю под большим кустом. Им страшно хотелось пить, они задыхались от быстрого бега. У девочки больно кололо в боку. Вот бы сейчас выпить глоток воды. Немножко отдохнуть. Восстановить силы. Но она знала, что долго оставаться здесь нельзя. Она должна идти дальше, должна вернуться в Париж. Любым способом.

«Оторвите звезды», — сказал им мужчина. Они с трудом сняли с себя лишние лохмотья, окончательно разорванные колючей проволокой. Девочка опустила глаза на грудь. Вот она, звезда, у нее на блузке. Она потянула ее. Рахиль, глядя на нее, подцепила свою звезду ногтями. Она легко оторвалась. А вот у девочки звезда не поддавалась, она была пришита слишком крепко. Она сбросила блузку, поднесла звезду к лицу. Крохотные, ровные стежки. Она вспомнила мать, склонившуюся над столом с рукоделием, терпеливо и аккуратно нашивающую звезды на их одежду, одну за другой. От этих воспоминаний на глазах у нее выступили слезы. Она расплакалась, прижав блузку к лицу, и ее охватило неведомое ранее отчаяние.

Девочка вдруг почувствовала, что Рахиль обнимает ее, обнимает своими окровавленными руками, гладит по голове, прижимает к себе. Рахиль спросила: «Это правда, то, что ты рассказывала о своем младшем брате? Он действительно заперт в шкафу?» Девочка кивнула. Рахиль крепче прижала ее к себе, неловко и неумело гладя по голове. Где сейчас моя мама, подумала девочка. И мой отец. Куда их повезли? Они хотя бы вместе? Они в безопасности, им ничего не угрожает? Если бы только они видели ее сейчас… Если бы только они видели ее, плачущую под кустом, грязную, оборванную, голодную, отчаявшуюся…