Она вздохнула, а потом заявила резким, взрослым голосом:

— В последнее время ты какая-то странная, мама. Ты думаешь, я ничего не замечаю и не понимаю? Но я вижу и понимаю все.

Она повернулась, чтобы уйти. Я почувствовала, как меня охватывает чувство вины. Поднявшись из-за стола, я догнала ее в дверях спальни.

— Ты права, Зоя, я действительно веду себя странно. Прости меня. Ты не заслуживаешь такого отношения.

Я опустилась на кровать, чувствуя себя не в силах взглянуть в ее умные, спокойные глаза.

— Мама, почему бы тебе просто не поговорить со мной? Расскажи мне, что случилось.

Я почувствовала, что у меня начинает болеть голова. Причем очень сильно.

— Ты боишься, что я ничего не пойму, потому что мне всего одиннадцать лет, да?

Я кивнула головой, соглашаясь.

Она пожала плечами.

— И ты мне не доверяешь, верно?

— Разумеется, я тебе доверяю. Но есть вещи, о которых я не могу рассказать тебе, потому что они слишком печальны. Я не хочу, чтобы ты страдала из-за этого, страдала так же, как и я.

Она нежно коснулась моей щеки, и глаза у нее подозрительно заблестели.

— Я не хочу, чтобы мне было больно. Ты права, не надо мне рассказывать об этом. Я не засну, если буду знать. Но пообещай, что у тебя скоро все опять будет хорошо.

Я протянула к ней руку и крепко обняла. Моя красивая, храбрая девочка. Моя прекрасная дочь. Как же мне повезло, что она у меня есть. Мне очень повезло. Несмотря на приступ сильной головной боли, мысли мои вернулись к ребенку. Он мог бы стать Зое братом или сестрой. А она ничего не знала. Ничего не знала о том, что мне пришлось пережить. Закусив губу, я пыталась сдержать слезы. Спустя какое-то время она бережно отстранилась и заглянула мне в глаза.

— Скажи мне, кто эта девушка. Девушка на черно-белых фотографиях. На тех, которые ты поспешила спрятать от меня.

— Ну хорошо, — сдалась я. — Но это секрет, договорились? Никому о нем не рассказывай. Обещаешь?

Она торжественно кивнула.

— Обещаю. Не сойти мне с этого места и все такое.

— Помнишь, я говорила тебе, что узнала, кто жил в квартире на рю де Сантонь до того, как туда переехала бабушка?

Она снова кивнула.

— Ты говорила, что это была польская семья. И что у них была девочка, моя ровесница.

— Ее зовут Сара Старжински. Это были ее фотографии.

Зоя, прищурившись, смотрела на меня.

— Но почему из этого нужно делать тайну? Я не понимаю.

— Потому что это семейная тайна. Случилось нечто очень печальное. Твой дедушка не хочет говорить об этом. А твой отец вообще ничего не знает о ней.

— С Сарой произошло что-то плохое? — осторожно поинтересовалась она.

— Да, — тихо ответила я. — Кое-что очень плохое и печальное.

— И ты стараешься разыскать ее? — спросила она, становясь серьезной.

— Да.

— Зачем?

— Я хочу сказать ей, что наша семья совсем не такая, как она о ней думает. Я хочу объяснить ей, что произошло. Я думаю, она даже не знает о том, что сделал твой прадедушка для того, чтобы помочь ей. И делал целых десять лет.

— А как он помогал ей?

— Он каждый месяц посылал ей деньги. Но при этом поставил условие, чтобы она не знала об этом.

Зоя помолчала несколько мгновений.

— И как ты собираешься отыскать ее?

Я вздохнула.

— Не знаю, родная. Я просто надеюсь, что мне это удастся. В этой папке нет сведений о ней после пятьдесят второго года. Ни писем, ни фотографий. Ни адреса.

Зоя села ко мне на колени, прижавшись ко мне худенькой спиной. Я вдохнула запах ее густых, блестящих волос, до боли знакомый, сладкий запах моей Зои, который всегда напоминал мне о тех временах, когда она была совсем маленькой, и пригладила прядку непокорных волос.

Я подумала о Саре Старжински, которой было столько же лет, сколько сейчас Зое, когда в жизнь ее вторгся неописуемый кошмар.

Я закрыла глаза. Но по-прежнему, словно наяву, видела, как полицейские отрывают детей от матерей в концентрационном лагере в Бюн-ла-Роланде. Я не могла избавиться от этого видения.

Я так крепко прижала к себе Зою, что она испуганно ойкнула.

В жизни случаются очень странные совпадения. Иногда они полны горькой иронии. Вторник, шестнадцатое июля две тысячи второго года. Годовщина памяти жертв «Вель д'Ив». И именно на этот день был назначен аборт. Его должны были сделать в одной из клиник, в которых мне еще не приходилось бывать, она находилась где-то в семнадцатом arrondissement, неподалеку от дома престарелых Mame. Я попросила перенести операцию на другой день, поскольку шестнадцатое июля и так значило для меня очень много, но врачи отказались изменить график.

Зоя, у которой только что начались каникулы, отправлялась на Лонг-Айленд проездом через Нью-Йорк вместе со своей крестной матерью, Алисой, одной из моих старых подруг из Бостона, которая часто путешествовала самолетом из Манхэттена в Париж и обратно. Я рассчитывала присоединиться к дочери и семье Чарлы двадцать седьмого июля. Что касается Бертрана, то он собирался уйти в отпуск только в августе. Обычно мы проводили пару недель в Бургундии, в старом доме Тезаков. В общем-то, мне не особенно нравилось отдыхать там. Завтраки, обеды и ужины подавались строго в назначенное время, разговаривать следовало только на общие темы, а детей должно было быть видно, но не слышно. Меня всегда удивляло, почему Бертран настаивает на том, чтобы мы проводили свой отпуск у его родителей, вместо того чтобы поехать куда-нибудь втроем. К счастью, Зоя хорошо ладила с мальчиками Лауры и Сесиль, а Бертран играл бесконечные партии в теннис вместе со своими двоюродными братьями. Одна я оставалась в стороне, как обычно. Из года в год Лаура и Сесиль выдерживали дистанцию в общении со мной. Они приглашали своих разведенных подружек и целыми часами нежились у бассейна, истово подставляя себя под лучи солнца. Им положительно необходимо было иметь коричневую, загорелую грудь. Даже по прошествии пятнадцати лет я так и не смогла к этому привыкнуть. Свою грудь я не обнажала никогда, хотя и знала, что они смеются за моей спиной, называя меня не иначе как prude Americaine.[52] Поэтому я проводила целые дни, бродя по лесу в компании с Зоей, или отправлялась в изнурительные прогулки на велосипеде, так что вскоре я изучила окрестности, как собственную ладонь. Или совершенствовала свой и так безупречный (на мой взгляд) стиль плавания баттерфляй, пока остальные леди лениво пускали дым и загорали у бассейна в мини-купальниках от известнейших модельеров, в которых и купаться-то было нельзя.

— Они всего лишь ревнивые и завистливые французские коровы. Ты чертовски хорошо выглядишь в бикини, — утешал меня Кристоф всякий раз, когда я жаловалась ему на очередной никчемный летний отпуск. — Вот если бы у тебя был целлюлит или варикозное расширение вен, они бы с радостью приняли тебя в свою компанию.

Я неизменно смеялась над его словами, но так и не смогла поверить в их правоту. Впрочем, мне нравилась красота этого местечка, старинный тихий дом, в котором было прохладно даже в летнюю жару, старый, запущенный и большой сад, в котором росли дубы и из которого открывался чудесный вид на извилистую речушку Йонну. А рядом был замечательный лес, в котором мы часами гуляли с Зоей. Когда она была маленькой, трели птиц, ветка дерева необычных очертаний или таинственный блеск стоячей воды в болотце приводили ее в неописуемый восторг.

Квартира на рю де Сантонь, по уверениям Бертрана и Антуана, должна была быть готова к началу сентября. Бертран со своими специалистами проделал великолепную работу. Но я все еще не могла представить себя живущей там. Особенно теперь, когда я знала, что произошло в этой квартире много лет назад. Стену снесли, но я помнила, что когда-то здесь находился глубокий потайной шкаф. Шкаф, в котором маленький Мишель ожидал возвращения сестры. И ожидал напрасно.