Она попыталась взять себя в руки и даже выдавила улыбку, глядя на Рахиль сквозь слезы. Да, она грязная, отчаявшаяся, голодная; пусть, зато она не боится. Перепачканной ладошкой она смахнула слезы с глаз. Она слишком быстро повзрослела, чтобы теперь бояться чего-либо. Она больше не ребенок. Ее родители могли бы гордиться ею. Она так хотела этого! Они могли бы гордиться ею, потому что она убежала из лагеря. Они могли бы гордиться ею, потому что она возвращалась в Париж, чтобы спасти братика. Они могли бы гордиться ею, потому что она больше не боялась.

Она с утроенной силой принялась за звезду, зубами разрывая нитки, которыми мать пришила ее к блузке. Наконец клочок желтой материи упал на землю. Она посмотрела на него. Большие черные буквы. «ЕВРЕЙКА». Она скомкала его в руке.

— Тебе не кажется, что она выглядит совсем маленькой? — повернулась девочка к Рахили.

— И что ты собираешься делать с ней? — поинтересовалась та. — Если мы оставим звезды в кармане, а нас обыщут, нам конец.

Девочки решили зарыть звезды под кустом вместе с одеждой, в которой они пролезали через забор из колючей проволоки. Земля была сухой и мягкой. Рахиль вырыла яму, сложила в нее одежду и звезды, а потом снова засыпала ее коричневым суглинком.

— Ну вот, готово, — с торжеством заявила она. — Я хороню звезды. Они умерли и лежат в могиле. И останутся там навсегда.

Девочка засмеялась вместе с Рахилью. А потом ощутила угрызения совести. Ведь мать говорила ей, что она должна гордиться своей звездой. Должна гордиться тем, что она еврейка.

Сейчас ей не хотелось думать об этом. Все изменилось. Абсолютно все. Им нужно найти еду и питье, крышу над головой, а еще ей обязательно нужно вернуться домой. Как? Она пока не знала. Она даже не знала, где они сейчас находятся. Но зато у нее были деньги. Деньги, которые дал ей полицейский. В конце концов, он оказался не таким уж плохим человеком. Может быть, это означало, что найдутся и другие добрые и хорошие люди, которые им помогут. Люди, которым не за что их ненавидеть. Люди, которые не считали их «другими».

Они находились неподалеку от деревни. Из-за кустов они видели дорожный указатель.

— Бюн-ла-Роланд, — вслух прочла Рахиль.

Инстинкт самосохранения подсказал им, что заходить в деревню не стоит. Здесь они не найдут помощи. Деревенские жители знали о лагере, тем не менее никто не пришел на помощь заключенным, за исключением тех женщин, да и то было один раз. Кроме того, деревня располагалась слишком близко к лагерю. Они могли наткнуться на кого-нибудь, кто отправит их обратно. Поэтому они повернулись спиной к Бюн-ла-Роланд и двинулись прочь, стараясь держаться поближе к высокой траве, которая росла на обочине дороги. Если бы еще напиться чего-нибудь, думала девочка. От голода и жажды она ослабела, и у нее кружилась голова.

Они шли и шли вперед, останавливаясь и прячась, когда слышали шум приближающейся машины или мычание коров, которых гнал домой местный фермер. В правильном ли направлении они двигались? К Парижу или в обратную от него сторону? Девочка не знала. Но, по крайней мере, она была уверена в том, что они все дальше и дальше удалялись от лагеря. Она посмотрела на свои туфельки. Они разваливались на ходу. А ведь это была вторая ее любимая пара, обувь для торжественных случаев, которую она надевала на дни рождения или походы в кино, а также когда ходила в гости к подружкам. Они купили их в прошлом году вместе с матерью, неподалеку от Place de la Republique.[29] Кажется, это было так давно. В другой жизни. Теперь туфельки стали ей малы, и у нее болели пальцы ног.

День уже клонился к закату, когда они добрели до леса, большого, прохладного, зеленого лесистого массива. Под деревьями пахло сладковатой сыростью. Девочки сошли с дороги, надеясь отыскать в лесу землянику или голубику. Вскоре они набрели на настоящие заросли ягод. Рахиль вскрикнула от радости. Девочки уселись прямо на землю и принялись жадно рвать спелые ягоды. Девочка вспомнила, как они раньше собирали фрукты вместе с отцом, в то благословенное время, когда они отдыхали у реки. Как давно это было, целую вечность назад…

Ее желудок, не привыкший к такому изобилию, взбунтовался. Она схватилась обеими руками за живот, и ее вырвало. Она извергла из себя массу непереваренных ягод. Во рту ощущался отвратительно кислый и мерзкий привкус. Девочка сказала Рахили, что они должны найти воду. Она с трудом заставила себя подняться на ноги, и они углубились в лес, таинственный ярко-зеленый мир, разбавленный золотыми пятнами и полосами солнечных лучей. Внезапно сквозь заросли папоротника девочка увидела косулю, и от благоговейного страха у нее перехватило дыхание. Она ведь не привыкла к дикой природе, она была истинно городским ребенком.

Вскоре они набрели на небольшой чистый пруд. Вода казалась на вид прохладной и свежей. Девочка пила и все никак не могла оторваться. Она прополоскала рот, постаралась смыть с блузки пятна ягодного сока, а потом опустила в неподвижную воду ноги. После той памятной эскапады у реки она больше не купалась в водоемах, а потому не решалась окунуться в пруд с головой. Рахиль догадалась, в чем дело, и ободряющим тоном сказала девочке, чтобы та не боялась и что она ее поддержит. Девочка скользнула в воду, держа Рахиль за плечи. Рахиль обхватила ее одной рукой вокруг живота, а другой держала за шею, под подбородком, как когда-то делал отец. Прикосновение воды было восхитительным, она нежно ласкала кожу девочки. Она плеснула водой на свою обритую голову, на которой уже начали отрастать волосы — золотистый пушок, жесткий и грубый, как щетина на подбородке отца.

Внезапно девочка почувствовала себя полностью опустошенной и вымотанной. У нее оставалось только одно желание — прилечь на мягкий зеленый мох и заснуть. Хотя бы ненадолго. Для того чтобы перевести дух. Рахиль согласилась. Они вполне могли позволить себе короткий отдых. Здесь они были в безопасности.

Девочки прижались друг к другу, вдыхая полной грудью свежий запах мха, который так разительно отличался от вони гнилой соломы в бараках.

Девочка заснула очень быстро. Сон ее был глубоким и спокойным. Она уже давно так не спала.

___

Это был наш обычный столик. Он притаился в углу, справа от входа, за старомодной оцинкованной стойкой бара с зеркалами тонированного стекла. Красная бархатная banquette,[30] изогнутая в форме буквы «Г». Я опустилась на нее и стала наблюдать за официантками, снующими по залу в традиционных белых фартучках. Одна из них принесла мне коктейль из белого вина и ликера из черной смородины. Сегодня в ресторане было много посетителей. Бертран привел меня сюда на первом свидании, много лет назад. И с тех пор здесь почти ничего не изменилось. Тот же самый низкий потолок, стены цвета слоновой кости, бледные светильники в форме шаров, накрахмаленные скатерти. Та же самая здоровая и обильная пища из Гаскони и Кореза, которую очень любил Бертран. Когда я только познакомилась с ним, он жил неподалеку отсюда, на рю Маляр, в старомодной мансардной квартирке под самой крышей, в которой летом стояла невыносимая жара. Будучи коренной американкой, выросшей среди кондиционеров, я не могла понять, как он умудряется жить здесь. В то время я сама еще жила на рю Кадет вместе с мальчиками, и моя темная, прохладная маленькая комнатка представлялась мне раем земным, когда в Париже наступало жаркое и душное лето. Бертран вместе с сестрами вырос в этом районе Парижа, аристократическом и модном седьмом arrondissement, где уже много лет на длинной и кривой Университетской улице жили его родители, совсем рядом с рю дю Бак, на которой процветал их антикварный магазин.

Наш обычный столик. Именно за ним мы сидели, когда Бертран предложил мне руку и сердце, попросив стать его женой.

вернуться

29

Площадь Республики.

вернуться

30

Банкетка для сидения.