— Это не имеет никакого отношения к ренте, — сказала Кейт. — Мы расследуем одно дело, и нам представляется, что мистер Уилкинс располагает кое-какой информацией и может помочь нам.

И это едва ли обнадеживало. Каждый знает, что значит помогать полиции в ее расследованиях. Зазор между дверью и стеной увеличился, насколько позволяла цепочка. Дэлглиш повернулся и спросил:

— Вы миссис Мишель Уилкинс? — Та в ответ кивнула. — Мы к вашему мужу ненадолго. Мы даже не уверены, что он может нам помочь, но попытаться должны. Если он скоро должен прийти, мы могли бы подождать.

Конечно, они могли бы подождать, размышляла Кейт. В доме или на улице — они могли бы подождать. Только зачем эти обиняки?

Теперь цепочку сняли. Они наконец смогли рассмотреть тоненькую молодую женщину, которая выглядела самое большее лет на шестнадцать. Ее узкое лицо обрамляли русые пряди, глаза глядели на Кейт с немой мольбой. На женщине были неизбежные джинсы, грязные кроссовки и мужской свитер. Миссис Уилкинс молчала, и полицейские последовали за ней по узкому коридору, пробираясь мимо складной детской коляски. Впереди, через открытую дверь ванной комнаты, виднелся старинный унитаз, с высоко расположенным бачком и висящей цепочкой. Под раковиной, у стены, были свалены в кучу полотенца и постельное белье.

Мишель жестом пригласила детективов зайти в дверь справа от них. Узкая комната тянулась во всю ширину дома. Две двери в дальней стене комнаты были открыты настежь. Одна вела в загроможденную кухню, другая — конечно же, в спальню. Детская кроватка с перильцами и двуспальная кровать занимали почти все пространство перед единственным окном. Постель была неубрана, подушки смяты, пуховое одеяло соскользнуло, открывая сбитую простыню.

Квадратный стол, четыре деревянных стула с прямыми спинками, потрепанный диван, накрытый индийским хлопчатобумажным покрывалом, сосновый комод и большой телевизор рядом с газовым камином — вот и вся обстановка гостиной. За годы работы в полиции Кейт бывала в комнатах и погрязнее, и поунылее. Они редко вызывали у нее беспокойство, но теперешнее чувство возникало у нее не часто. Это был мгновенный дискомфорт, даже смущение. Что она почувствовала бы, приди к ней из полиции? Не предупреждая о своем визите, прося, а то и требуя пустить их? Квартира идеально убрана. Как же иначе? Там нет никого, кто мог бы устроить беспорядок, кроме нее самой. Да, это так, однако происходящее было бы невыносимо. Ее и Дэлглиша сюда привела необходимость, и все равно: они совершали вторжение.

Мишель Уилкинс закрыла дверь в спальню и произвела жест в направлении дивана, который мог означать приглашение сесть. Дэлглиш сел, но Кейт направилась к столу, посередке которого стояла плетеная кроватка с лежащим в ней пухлым младенцем. Кейт подумала, что это наверняка девочка. На нее было надето коротенькое розовое платье с оборочками, слюнявчик с вышитыми на нем маргаритками и белая вязаная кофточка. Все, что имело отношение к девочке, было совершенно чистым, и это вступало в контраст с остальной комнатой. Поросшая молочно-белым пухом голова младенца покоилась на безупречной подушке, на отброшенном в сторону одеяле — ни пятнышка, а платье, кажется, только что гладили. Поразительно, что столь хрупкая женщина родила такого здоровенного ребенка. Сильные ножки, разделенные подгузником, энергично молотили воздух. Потом девочка затихла и выставила похожие на морские звезды ладошки, будто стараясь осознать, что они принадлежат ей. После нескольких неудачных попыток малышке удалось засунуть в рот большой палец, и она умиротворенно начала сосать.

Мишель Уилкинс подошла к столу, и они вместе посмотрели на ребенка.

— Сколько ей? — спросила Кейт.

— Четыре месяца. Ее зовут Ребекка, а мы с мужем называем ее Бекки.

— О детях я знаю мало, но она выглядит очень развитой для своего возраста.

— О, вы правы, вы правы! Она так здорово выгибает спинку и может сидеть. Если ее поднимет Дэйви или я, вы сможете увидеть, как она пытается стоять.

Мысли и чувства Кейт пришли в легкий беспорядок. Что она должна ощущать? Чувствовать горечь от осознания того, что течение времени неумолимо, что у нее все меньше шансов стать матерью? Это свойственно тем, кому за тридцать. Не эта ли дилемма встает перед всеми женщинами, ощущающими себя профессионалами? Почему же она ничего такого не испытывает? Или это пройдет? Почувствует ли она когда-нибудь необходимость — душевную или телесную — зачать ребенка, оставить что-то после себя? Желание станет неодолимым, охватит ее всю, и тогда она прибегнет к одной из унизительных уловок. Ужасная мысль! Конечно, нет. Ее, незаконнорожденную, поставила на ноги бабушка; она не знала собственной матери. «Я не знаю, как начать, — подумала Кейт. — Безнадежно. Нельзя дать то, чего у тебя никогда не было». И как можно сравнить ее профессиональные обязанности, даже самые значимые, вот с этим: принести в наш мир еще одну человеческую жизнь, отвечать за нее первые восемнадцать лет и не знать ни покоя, ни отдыха до самой своей смерти? Молодая женщина рядом с ней справлялась и была счастлива. «Есть сторона жизни, о которой я не знаю ничего». Кейт почувствовала себя униженной — это было неожиданно и грустно.

— Ваш муж частенько ходил в галерею Дюпейна, не так ли? — спросил Дэлглиш. — Десять дней назад я его там встретил. Мы вместе разглядывали одну картину. Вы часто составляли ему компанию?

Молодая женщина тут же склонилась над колыбелькой и принялась суетливо поправлять одеяло. Прямые волосы упали и скрыли ее лицо. Казалось, она даже не слышит. Потом Мишель сказала:

— Один раз я действительно сходила. Около трех месяцев назад. Дэйви тогда был без работы и мог пройти бесплатно, но женщина-служительница сказала, что мне придется заплатить, так как я не получаю пособие по безработице. Плату в пять фунтов мы не могли себе позволить. Я сказала Дэйви, чтобы шел один, и он отказался. Потом пришел какой-то человек и подошел к столу — выяснить, в чем дело. Та женщина называла его «доктор Дюпейн», так что он имел какое-то отношение к музею. Он сказал, что меня нужно пропустить. «Что, по-вашему, делать этой посетительнице? — спросил он. — Выйти с ребенком под дождь и там ждать?» Потом он попросил меня оставить коляску вместе с висящими пальто, а Бекки взять с собой.

— Думаю, та женщина была не в восторге, — заметила Кейт.

Мишель вспыхнула.

— Да. Она покраснела и очень свирепо посмотрела на доктора Дюпейна. Мы были рады убраться и отправились смотреть картины.

— Одну конкретную картину, — уточнил Дэлглиш.

— Да. Принадлежавшую когда-то дедушке Дэйви. Поэтому Дэйви любит туда ходить и смотреть на нее.

Они услышали скрип калитки и топот ног по ступенькам. Мишель Уилкинс молча скользнула в дверь. Из коридора до них долетали глухие голоса. Дэвид Уилкинс вошел и нерешительно встал в дверях — будто это он был гостем. К нему подошла его жена, и Кейт увидела, как их руки сначала соприкоснулись, а потом переплелись.

— Я коммандер Дэлглиш, — встав, сказал Адам. — А это инспектор Мискин. Мы из городской полиции. Извините, что пришли без предупреждения. Мы не задержим вас надолго. И не лучше ли всем нам сесть?

Не расцепляя рук, муж и жена направились к дивану. Дэлглиш и Кейт присели к столу. Девочка, до сих пор тихонько что-то напевавшая, вдруг закричала. Мишель кинулась к кроватке и взяла ее на руки. Держа младенца у плеча, она вернулась к дивану. Теперь муж и жена интересовались лишь ребенком.

— Она хочет есть? — спросил парень.

— Передай бутылочку, Дэйви.

Кейт видела, что, пока Ребекку не покормят, сделать ничего нельзя. Бутылочка появилась с головокружительной скоростью. Мишель нежно обнимала девочку, та вцепилась в соску и начала охотно чмокать. Эти звуки были единственными. В комнате вдруг стало очень спокойно, по-домашнему.

— Вы, возможно, догадываетесь, что мы хотим поговорить о музее Дюпейна, — сказал Дэлглиш. — Как вам, наверное, известно, доктор Дюпейн убит.