— Что случилось? — спросила я, подавляя зевок.

— Ты говорила о выездных лекциях, помнишь?

— Ну, да… — промямлила я и мое сердце как-то нехорошо сжалось.

— Так вот, сейчас у нас соцобязательства на пропаганду здорового образа жизни и Минздрав требует отчетность по мероприятиям. А у нас показатели по городу самые маленькие. Придется выездной лекторий организовывать. Так вот, Лида, я хотела спросить, ты поедешь с нами? Выручишь? Я напишу письмо Бабанину и тебя отпустят с работы. Это общественная работа, пропаганда, вам тоже такие мероприятия для отчета нужны. Поэтому даже не переживай. Мы планируем сперва в Яблоневку, а затем в Дворище. Сегодня, прямо сразу после обеда. Ты как, сможешь как в тот раз, без подготовки выступить?

— Хорошо, Сима Васильевна, — вздохнула я. — Смогу, конечно.

С одной стороны — вот нафига оно мне надо? А с другой стороны — это еще небольшой плюсик по общественной работе. Жопой чую, скоро тучи надо мной еще больше сгустятся. Нужно быть готовой, а то я что-то расслабилась.

Вторая половина дня была хмурой-хмурой. Ветер аж сбивал с ног, неприятно толкал, рвал одежду. Хорошо, что сегодня я была не в духе с самого утра и надела джинсы, а не платье, как хотела вначале. И вдвойне хорошо, что волосы у меня сверхкороткие.

За мной приехали прямо в депо, и мы погрузились в кузов ГАЗ-54, а Сима Васильевна села в кабину к водителю. Мы — это товарищ Громадушкин, который лекцию о чесотке читал, Иван Морозов (его лекции я благополучно пропустила), Лена и я.

И вот мы затряслись по ухабам и рытвинам и мои зубы застучали в такт.

Дорога петляла, как удмуртские узоры на скатерти. Когда, наконец, выехали за город, погода еще больше ухудшилась. Я плотнее закуталась в лидочкино пальтишко вырвиглазной расцветки (хотела уже выбросить, но пожалела, вот и пригодилось).

Дорога вдруг прыгнула направо, и грузовик резво проскакал промеж тучных полей, покрытых короткой зеленоватой щетиной, затем мы въехали в дремучий сумеречный лес, и ветки берез и елей яростно бились, стучали в кузов, а я жутко замерзла и мечтала, чтобы эта езда поскорее закончилась.

Наконец, показалась деревня — аккуратные ряды домиков, расположенных квадратно-гнездовым способом, средь цветущих плодовых деревьев, вроде как яблонь. Ветер срывал крупные белоснежные лепестки, кружил их, злобно бросал ароматные горсти в лицо. Я вспомнила, что сначала должно быть вроде село Яблоневка. Теперь понятно, почему оно так называется.

Грузовик подъехал к сельскому клубу. Одноэтажное длинное здание сияло выкрашенными синей масляной краской рамами на окнах. Забор вокруг тоже был новый, свежеокрашенный, однако отсутствие штакетин наталкивало на мысль, что молодежь сюда часто ходит, и не всегда танцы заканчиваются мирно и толерантно.

В битком набитом зале было не продохнуть. Мы потратили часа два, пока прочитали все запланированные лекции. Мужики-колхозники слушали неохотно, часто выходили покурить, но затем дисциплинированно возвращались, принося с собой в душный зал пары крепкой злой махорки. Так что к концу выступлений дышать было абсолютно нечем.

Когда лекции закончились, товарищ Еремеев, завклубом, все порывался нас напоить чаем, еле-еле удалось вырваться.

И вновь мы трясёмся в кузове грузовика, опять грунтовая дорога, обжигающий ветер и холод.

Дворище произвело на меня неизгладимо тяжкое впечатление: черные покосившиеся избы, покореженные заборы, или и вовсе без них, какие-то убогие чахлые деревца, необработанные огороды. Деревня была вымирающая. Но не успела я задуматься, кому же тут мы будем читать лекции, как грузовик, сердито чихнув, подъехал к большому плотному забору, окрашенному серой краской.

Привратник распахнул ворота, и мы въехали внутрь.

"Тюрьма, что ли?" — подумала я.

Но тут грузовик остановился и нас пригласили внутрь.

Это оказался дом престарелых, но какой-то не такой, полузакрытого типа.

Аудитория в актовом зале была сильно возрастная: старики и старухи в серых кофтах и телогрейках, с такими же серыми, выцветшими глазами, сидели на стульях и равнодушно смотрели на нас. И им нам предстояло в ближайшие два часа читать свои лекции.

Я глянула на задний ряд и вздрогнула:

— Римма Марковна? — меня аж затрясло…

Мы вышли в довольно унылый на вид палисадник и сели на скамеечку у стены. Здесь было безветренно, поэтому относительно тепло. Мокрая земля лениво просыхала промеж изношенных булыжников, а по обочинам у тощих кустов уже поднималась пыль. Пахло сухой травой и приближающимся дождем. Ветер из-за угла пытался зашвырнуть в палисадник обрывки бумажек, окурки, прошлогоднюю листву, и прочую дрянь. Растения росли здесь крайне неохотно, небрежными пучками, и были похожи на неряшливо собранный и сопревший гербарий.

Пока дошли — на обувь налипло жирной, как сливочное масло, грязи. Устраиваясь, я поёрзала на неудобной лавочке, вытянула тяжелые за тряскую дорогу ноги, подставила лицо холодному солнцу и искоса взглянула на Римму Марковну. Та изменилась: равнодушный взгляд, множество мелких новых морщин на лице, из-под казенного платка неопрятной паклей выбивались волосы. Она зябко куталась в душегрейку и никак не могла согреться. Голова ее теперь постоянно тряслась.

— Римма Марковна, что случилось? Как вы сюда попали? — первый шок от встречи прошел и сейчас мне казалось, что она совсем не рада меня видеть.

— Не знаю, — пожала плечами она, отводя взгляд.

— Римма Марковна, я сейчас скажу Симе Васильевне, она главная у нас, и мы вас заберем домой.

— Я не поеду, — тихо прошелестела Римма Марковна.

— Почему? — от неожиданности растерялась и не могла найти слов.

— Буду жить здесь, — Римма Марковна внимательно разглядывала свои руки. Мне в глаза она старалась не смотреть.

— Но, Римма Марковна… — пока я пыталась найти подходящие слова, чтобы сформулировать, меня окликнули делать доклад.

— Римма Марковна, сейчас я должна бежать выступать, но это недолго! Вы подождите, мы поговорим, когда я закончу, — торопливо попросила я.

Римма Марковна промолчала, продолжая пристально рассматривать руки.

— Пожалуйста, дождитесь меня, — повторила я, убегая.

Смутно помню, как выступила. Вроде неплохо, мне даже хлопали.

Когда я, наконец, выскочила обратно в палисадник — Риммы Марковны там не было. Я долго бегала, искала ее, но тщетно. Заглянула даже в спальные корпуса, что в принципе запрещалось. Затем, наше время вышло, пришлось уезжать.

Ну, что сказать, неожиданно для самой себя расстроилась я ужасно. По сути в этом мире и времени Римма Марковна — единственный человек, который поддержал Лидочку просто так (Иван Аркадьевич не в счет, там другой, свой интерес), а вот она…

Видя меня в таком состоянии, Сима Васильевна попыталась успокоить:

— Лидия Степановна, не стоит так переживать, — взяв мои ладони в свои, она проникновенно заглянула мне в глаза. — Никуда ваша знакомая не денется.

— Это соседка…

— Пусть соседка. Здесь она накормлена, за ней неплохой уход квалифицированного медперсонала. Вам незачем переживать.

— Но она…

— Ничего страшного. На выходные приедете, проведаете ее. Вкусненького что-нибудь привезете. Старые женщины любят сладкое. Зефирчика ей купите там, конфеток.

— Выходные еще не скоро…

— Вот и прекрасно. Заодно и она успокоится.

— Да, но…

— Лидочка, — вздохнула Сима Васильевна и ее маленькое морщинистое личико на миг разгладилось, — в жизни, все, что ни происходит — к лучшему. Дайте время вашей соседке прийти в себя. Она старая женщина, вот так сразу все менять ей уже сложно.

Машина ворчливо громыхала, с плеском и бульканьем прыгала по вязким придорожным лужам, ломила по тягучей жиже, объезжая ухабы и рытвины, поднимая веер грязных тяжелых брызг, а я тупо смотрела, как ветер гонит стадо свинцовых облаков куда-то за горизонт, на все эти перелески, поля, деревеньки, и всё не могла успокоиться.