И тут, естественно, в дверях появился Бриган, намереваясь поздороваться с матерью и отвести Файер обратно к лошади, и Файер почувствовала, как на глазах снова становится ребенком. Что-то у нее в мозгу при взгляде на этого воина выключалось, замороженное его холодностью.

— Бриганделл, — Роэн поднялась с кресла, чтобы обнять его, — ты пришел украсть у меня мою гостью.

— В обмен на сорок воинов, — сказал Бриган. — Двадцать из них ранены, так что я оставлю еще и целителя.

— Если он тебе нужен, мы справимся без целителя, Бриган.

— У него семья живет в Малых горах, — объяснил Бриган. — Я обещал, что позволю ему остаться здесь, когда будет возможность. Доберемся до Среди иного форта без него.

— Хорошо. А теперь скажи мне, — активно начала Роэн, — ты высыпаешься?

— Да.

— Перестань, мать знает, когда ее ребенок врет. Ты хорошо ешь?

— Нет, — мрачно отозвался Бриган. — Я не ел два месяца. Объявил голодовку в знак протеста против весенних наводнений на юге.

— Благородно, — Роэн потянулась к вазе с фруктами. — Возьми яблоко, милый.

В молчании Файер и Бриган вышли из крепости, собираясь продолжить путь в Столицу. Но Бриган съел яблоко, а Файер завязала волосы, и теперь ей было рядом с ним чуть менее неуютно.

Почему-то приятно было знать, что он умеет шутить.

А потом последовали три добрых поступка.

Охрана Файер ждала ее вместе с Малышом в хвосте колонны. И чем ближе Файер с принцем подходили, тем сильнее было ощущение, что случилось что-то плохое. Файер постаралась сконцентрироваться — вокруг суетились люди, так что это было нелегко. Она дождалась, пока Бриган договорит с капитаном, который подошел к ним и задал какой-то вопрос о том, как будет распланирован день, и, когда тот ушел, тихо сказала принцу:

— Кажется, мои стражники кого-то поймали.

— Почему? Кого? — спросил он, понизив голос.

Она чувствовала лишь самое основное — и самое главное.

— Я знаю только, что он меня ненавидит и что мой конь цел и невредим.

Бриган кивнул.

— Об этом я не подумал. Нужно будет позаботиться о том, чтобы вашего коня тоже никто не тронул.

После слов Файер они пошли быстрее, и наконец их глазам открылось отвратительное зрелище: двое охранников Файер держали воина, изрыгавшего проклятия сквозь полный рот крови и выбитых зубов, а еще один снова и снова бил его в челюсть, пытаясь заткнуть. Файер в ужасе потянулась к разуму стража, собираясь остановить его кулак.

И тут заметила детали, которые превратили зрелище в повествование. На земле валялся ее скрипичный футляр — открытый и весь измаранный в грязи. Рядом лежали остатки скрипки. Она была раздавлена, разломана почти до неузнаваемости, кобылка врезалась в деку, будто от свирепого, яростного удара сапогом.

Отчего-то это оказалось больнее, чем стрела в плече. Файер отшатнулась к Малышу и уткнулась лицом ему в лопатку: сдержать катящиеся по лицу слезы она оказалась не в силах, но все же не хотела, чтобы Бриган их видел.

Принц резко выругался за ее спиной. Кто-то — кажется, Муза — положил ей на плечо носовой платок. Пленник все еще вопил, несмотря на распухший, окровавленный рот — теперь, заметив Файер, он принялся кричать кошмарные вещи о ее теле и о том, что сделает с ней. Бриган ринулся к нему.

«Не бейте его больше, — отчаянно подумала Файер, — Бриган, пожалуйста». От скрежета кости о кость слезы ее начинали литься снова. Бриган выругался еще раз, а потом резким тоном отдал приказ, и по неожиданно ставшими нечленораздельными воплям Файер поняла, что кричащему завязали рот. Затем его утащили в сторону крепости — принц и несколько ее стражей последовали за ним.

Внезапно наступила полная тишина, в которой Файер услышала собственное прерывистое дыхание. По-прежнему уткнувшись в шею Малыша, она попыталась заставить себя успокоиться. «Ужасный человек, — мысленно сказала она в густую гриву. — Ужасный, ужасный человек. Ох, Малыш. Какой ужасный человек».

Малыш тихо фыркнул и успокаивающе обслюнявил ей плечо.

— Я так сожалею, миледи, — сказала Муза у нее за спиной. — Он застал нас врасплох. С этого момента мы не будем подпускать к себе никого, кроме посланников командующего.

Файер вытерла лицо платком и полуобернулась к начальнице стражи. Было слишком тяжело смотреть на кучу щепок на земле.

— Я вас не виню.

— А командующий будет. И правильно сделает.

Файер выровняла дыхание.

— Мне следовало понимать, что игра может их спровоцировать.

— Миледи, я запрещаю вам себя винить. Я серьезно. Запрещаю.

Файер с улыбкой протянула ей платок:

— Спасибо.

— Это не мой, миледи. Это Нила.

— Нила? — Это был один из ее стражей.

— Командующий взял его у Нила и дал мне, чтобы я передала вам, миледи. Оставьте себе. Нил без него обойдется, у него этих платков тысячи. Эта скрипка очень дорогая, миледи?

Да, была. Но Файер дорожила ею не из-за цены, а потому что это было напоминание о неожиданном и странном проявлении заботы. А теперь его нет.

— Неважно, — рассудительно проговорила она, не отрывая взгляда от платка Нила. — Командующий не ударил его. Я попросила, мысленно, и он остановился.

Муза покорно сменила тему.

— Меня это удивило. Понимаете, как правило, он не поднимает руки на своих воинов. Но тут мне показалось, что правило сейчас нарушится. Лицо у него было убийственное.

А еще он подумал о том, чтобы найти ей платок. И разделил ее тревогу за коня. Три добрых поступка.

Файер вдруг осознала, что боялась Бригана, боялась, что ей будет больно видеть ненависть того, кто ей невольно нравился. К тому же ее приводила в смущение его резкость, его непроницаемость. Смущение она все еще чувствовала. А вот страх пропал.

Остаток дня они скакали очень быстро, а с наступлением ночи остановились на плоской каменной равнине. Вокруг все обросло палатками и кострами — казалось, они простираются во все стороны бесконечно. Файер думала о том, что никогда еще не была так далеко от дома. Она точно знала, что Арчер скучает по ней, и это знание делало немного меньше ее собственную тоску. Он ужасно разозлился бы, если бы узнал о судьбе ее скрипки. Обычно его ярость ее тяготила, но сейчас она желала ее. Если бы Арчер был здесь, она черпала бы силу в его огне.

В скором времени взгляды расположившихся неподалеку воинов все же загнали ее в палатку. Она никак не могла перестать думать о словах того человека, который сломал ее скрипку. Почему ненависть у мужчин так часто ведет к мыслям об изнасиловании? В этом — проклятие ее чудовищной силы. Если одних мужчин власть красоты превращала в марионеток, то других — в неконтролируемых безумцев.

Чудовища вытаскивают на свет все самое гадкое в людях, и особенно чудовища-самки, потому что желание порождает бесконечные извращенные способы выражения злобы. Ее облик дурманил тех, кто слаб. А разве может одурманенный человек держать под контролем любовь или ненависть?

Пять тысяч сознаний придавливали ее к земле.

Мила и Марго, конечно, вошли в палатку вслед за ней и сели рядом, не убирая ладоней с рукоятей клинков — молчаливые, настороженные и откровенно скучающие. Файер было стыдно за то, что она оказалась такой нудной обязанностью. Если бы только можно было выбраться к Малышу незамеченной. Или вообще привести его сюда.

В палатку заглянула Муза:

— Прошу прощения, миледи. От разведчиков пришел воин, хочет одолжить вам свою скрипку. Командующий за него ручается, но говорит, чтобы мы спросили вашего мнения, прежде чем пускать его к вам. Он снаружи, миледи.

— Действительно, — удивилась Файер, почувствовав незнакомца среди стражников, — кажется, он неопасен.

«Неопасен и необъятен», — добавила про себя Файер, выйдя из палатки. Скрипка казалась в его руках игрушкой; должно быть, он размахивает мечом с такой легкостью, будто это нож для масла. Но лицо у этого колосса было спокойное, задумчивое и мягкое. Он опустил глаза и протянул ей инструмент.