— Ты пришел ко мне учиться ограждать разум, — сказала она, — и прекратил просить выйти за тебя замуж, это было в одно время. Ты сделал это из любви к брату.

— Ну, — сказал он, немного смущенно глядя в пол, — еще я пару раз ему врезал, но это не так важно.

— Ты умеешь любить, — просто сказала она, потому что ей показалось, что это правда. — А я — не очень. Я как зверь с иголками, отталкиваю всех, кого люблю.

Он пожал плечами.

— Я не против, можешь отталкивать, если это значит, что ты меня любишь, сестренка.

Она начала мысленно сочинять письмо Бригану. Получилось как-то не очень. Дорогой Бриган, мне кажется, тебе не следует делать то, что ты делаешь. Дорогой Бриган, от меня словно ветром относит людей, а саму раздирает на части.

Отек с рук уже спал, и никакие новые места не почернели. Целители сказали, что, скорее всего, через некоторое время нужно будет удалить с левой руки два мертвых пальца.

— У вас столько снадобий, — сказала Муза одному из целителей, — неужели ей ничем не помочь?

— Нет таких снадобий, чтобы возвращать мертвое к жизни, — сухо ответил тот. — Леди Файер сейчас лучше всего снова начать постоянно пользоваться руками. Она скоро поймет, что и без десяти пальцев можно отлично справляться.

Все теперь было не так, как раньше. Но какое же это облегчение, когда можно самостоятельно резать еду, застегивать пуговицы, завязывать волосы, и она все это делала, хоть движения поначалу и были неуклюжими и детскими, а живые пальцы горели, и она ощущала жалость в чувствах друзей, смотрящих на нее. Жалость только добавляла ей упорства. Она напрашивалась помочь в ручной работе в целительской комнате — бинтовать раны, кормить воинов, которые не могли есть сами. Те никогда не возражали, если она проливала похлебку на их одежду.

Сделавшись половчее, Файер начала даже помогать в самых простых делах при операциях: держать лампы, подавать хирургам инструменты. Она обнаружила, что спокойно переносит вид крови, инфекций и человеческих внутренностей — хотя человеческие внутренности были несколько противнее внутренностей жуков-чудовищ. Некоторые из воинов были ей знакомы со времен трехнедельного путешествия с Первым. Возможно, раньше кто-то из них был ее врагом, но теперь, когда они были на войне, испытывали боль и такую потребность в утешении, это ощущение ушло.

Однажды принесли воина со стрелой в бедре, которого она помнила очень хорошо. Это был человек, который как-то одолжил ей свою скрипку — огромный, мощный, похожий на благородное дерево. При виде его Файер заулыбалась. Время от времени они тихо беседовали, пока она облегчала боль в его заживающей ране. Он ничего не говорил о ее мертвых пальцах, но лицо его при взгляде на них ясно показывало глубину его сочувствия.

Когда приехал Брокер, он взял ее руки, прижался к ним лицом и плакал в них.

С Брокером приехала не только Роэн, но и Мила, потому что Брокер попросил ее быть его помощником, и Мила согласилась. Брокер и Роэн — старые друзья, не видавшие друг друга со времен короля Накса, — теперь были практически неразлучны, и Мила часто была с ними.

Нэша Файер видела лишь изредка, когда он приходил в форт за информацией или обговорить стратегию с Гараном, Кларой, Брокером и Роэн. Улыбка у него была тусклая, а сам он — перепачкан в грязи и изнурен.

— Я верю, что король Нэш вернется, — спокойно говорила Мила Файер каждый раз, как он снова уходил в пещеры. Даже притом, что Файер знала, что уверения Милы не основывались ни на какой логике, они ее утешали.

Мила изменилась. Тихая, уверенная, она напряженно работала с Брокером.

— Я узнала, что есть лекарство, которым можно прервать беременность, едва она проявится, — легко сказала она Файер однажды. — Мне уже поздно, конечно. Вы знали, миледи?

Файер была потрясена.

— Конечно, нет, иначе я бы сказала тебе и нашла его для тебя.

— Мне сказала Клара, — ответила Мила. — Королевские целители достигают впечатляющих высот, но, наверное, нужно вырасти в определенных районах Столицы, чтобы иметь хоть шанс узнать, на что они способны. Я разозлилась, когда услышала, — добавила она. — Я была в ярости. Но что толку теперь об этом думать. Я такая же, как все, так ведь, миледи? Все мы идем не теми путями, которые выбрали бы для себя. Я иногда устаю от собственных жалоб.

— Этот мальчишка… — произнес Брокер позднее в тот же день. Он сидел подле Файер на крыше, куда позволил себя отнести, потому что хотел посмотреть на серую пятнистую лошадь. Он покачал головой и проворчал: — Ох уж этот мальчишка… Надо думать, у меня будут внуки, о которых я никогда не узнаю. И вот он умудрился погибнуть, так что вместо того, чтобы злиться из-за Милы и принцессы Клары, я утешаюсь.

Они наблюдали за танцем, который разворачивался на площадке перед ними: две лошади обходили друг друга, и одна из них, простая бурая, время от времени вытягивала морду в попытке поцеловать ускользающий серый круп другой. Файер пыталась подружить двух лошадей, потому что кобылице, если она и правда собиралась повсюду следовать за Файер, неплохо было бы иметь еще несколько душ, которым можно доверять. Сегодня она перестала пытаться отпугнуть Малыша, вставая на дыбы и брыкаясь. Это уже было достижение.

— Это речная лошадь, — сказал Брокер.

— Какая?

— Речная. Я видел пару серых в яблоках лошадей вроде нее и раньше; они родом из устья Крылатой реки. Не думаю, что их много продают, хотя они очень хорошие — они ужасно дорогие, потому что их трудно поймать и еще труднее объездить. К тому же не такие общительные, как другие лошади.

Файер вспомнила, что Бриган однажды с благоговением говорил о речных лошадях. И что кобылица упрямо несла ее на юго-запад от земель Каттера, пока Файер ее не развернула. Она пыталась отправиться домой — взять Файер с собой туда, где начиналась река. Теперь она оказалась здесь, хоть и не хотела приходить, но все же решила остаться.

«Дорогой Бриган, — подумала Файер. — Люди хотят невозможного, неуместного. Лошади — тоже».

— Командующий ее уже видел? — спросил Брокер, словно бы довольный собственным вопросом.

Очевидно, он был в курсе отношения Бригана к лошадям.

— Мне все равно, сколько она стоит, — тихо сказала Файер. — И я не стану помогать ему ее объездить.

— Ты несправедлива, — мягко укорил ее Брокер. — Мальчик славится своей добротой к лошадям. Он не объезжает животных, которые не тянутся к нему сами.

— Да ему любая лошадь рада, — сказала Файер и замолчала, потому что это звучало глупо и сентиментально, и вообще, она сболтнула лишнего.

В следующую секунду Брокер заговорил таким странным, смущенным тоном, что она растерялась:

— Я совершил несколько страшных ошибок, и у меня кружится голова, когда я пытаюсь осознать все, что из-за них произошло. Я не был тем, кем должен был быть, ни для кого. Возможно, — сказал он, глядя на свои колени, — я справедливо наказан. Ох, дитя, твои пальцы разбивают мне сердце. Ты сможешь обучиться зажимать струны правой рукой?

Файер взяла его за руку и сжала так крепко, как только могла, но не ответила. Она думала о том, чтобы играть наоборот, но это было словно учиться с нуля. Восемнадцатилетние пальцы учатся порхать по струнам вовсе не так быстро, как пятилетние, и, кроме того, трудно держать смычок рукой, на которой помимо большого пальца еще только два.

Ее пациент-скрипач предложил другое решение. Что, если она, как обычно, держала бы скрипку в левой руке, а смычок в правой, но переделала музыку под два пальца? Однажды ночью, в темноте, чтобы стража не могла видеть, она попробовала понарошку взять скрипку и попереставлять два пальца по воображаемым струнам. Тогда ей показалось, что это неуклюжее, бесполезное и угнетающее дело. Но после вопроса Брокера она подумала, не попробовать ли снова.

Неделю спустя Файер поняла остальную часть сказанного Брокером.