Хорошо бы об этом его лично спросить, да где он сейчас?

Застонал Дрюпин, зашептал что то, кажется, про маму. Видимо, это генетика. Дрюпин не помнит ничего, как и все мы, а когда плохо ему, вспоминает маму.

Все мы беспамятные и жалкие люди.

А может, и не люди. Ну, то есть не совсем.

Плохо. Стены давят на голову, на спину и на затылок, дышать трудно, трудно, сердце пускается в загон…

Это клаустрофобия. Боязнь замкнутых пространств. Раньше, кстати, за мной никакой клаустрофобии не замечалось. Впрочем, и волосы у меня раньше не выпадали.

Показался Клык. Я услышала его сильно заранее, он брел по коридорам, гремя костылями, кашляя и напевая песню про веселое путешествие в далекие и счастливые края, веселые соседи, какие то там друзья. Клык то и дело запинался, цеплялся за стены и начинал смеяться. Он вообще много смеется, это меня в нем поражает. Смешливый паренек. А по виду не скажешь. По виду от него плакать хочется. Даже мне. А он смеется.

— Привет, Сирень! — издалека поздоровался Клык. — Привет!

— Привет, — поздоровалась я. Если с ним сейчас не поздороваться, он будет «приветкать» каждые две секунды.

— А я иду кушать! — радостно объявил Клык. — Иду! Подождите меня, не ешьте пока! Стукни Дрюпина по голове, а то он все слопает. Подождите!

— Я жду.

Я отставила поднос, Клык обидится, если увидит, что мы начали без него. Обидчивый, но отходчивый. Живет на отшибе, в самом конце коридора. Я предлагала ему переехать поближе к нам, вокруг наших с Дрюпиным обиталищ много пустых боксов, однако Клык почему то отказался. Заявил, что ему в конце коридора очень хорошо, и он никуда не пойдет, особенно к Дрюпину, Дрюпин храпит…

Я не стала спорить. Жалко его, как увидишь, так хочется шоколадкой угостить. Только нету.

Клык показался.

На изогнутых костылях, с шинами из алюминиевой табуретки, которые ему смастерил Дрюпин, весь в самодельных бинтах, похожий на сломанное насекомое, Клык вошел в столовую. То есть ввалился, всыпался, пожалуй, совершив множество ненужных дерганых движений и вздохов.

— Привет, — в очередной раз сказал Клык. — А что с Мастером?

Мастером он называет Дрюпина, он вообще его уважает.

— Сварился, — ответила я.

— Совсем?! — перепугался Клык. — А где мы его хоронить будем?

— Не до смерти, — успокоила я. — Не сдохнет. Вон лежит.

Клык увидел Дрюпина и поспешил к нему.

Клык на самом деле похож на насекомое. На маленького богомола, такие же ломаные линии, такая же немного треугольная голова. Вот взяли богомола, сунули в мясорубку, а потом переломанного бросили, а он не умер, а как то выжил, сросся, и получилась каракатица такая. Ходит с трудом, дышит хрипло, лицо все в шрамах, голова тоже. Что с ним делали — непонятно, наверняка какую нибудь пакость испытывали. Машину времени. Ненавижу. До зубовного скрежета, до спазмов в голове. Я понимаю Волка, он их ненавидел по полной. Вот всех этих экспериментаторов подлых, тварей, где они…

Где Безымянный.

— Живой, — сказал Клык, потрогав Дрюпина. — Дрюпин, ты живой?! Ты это, не подыхай пока, ты мне обещал костыли облегчить. Забыл уже?

Пока здесь не появился Дрюпин, он здесь вообще ползал, сам рассказывал. По коридорам. Иногда Клава его на себе таскала, правда, редко, у нее радикулит и скверный характер…

А каким боком здесь Клава, я понять вообще не могу. Возможно, она имела неосторожность наступить на ногу Ван Холлу, и он, впав в ярость, ее сюда сослал.

Клава, кстати, тоже всех ненавидит, особенно нас. Особенно меня, я просто это чувствую.

— Что сегодня кушаем? — спросил Клык. — Дрюпин мне сегодня аппетит не испортит.

Я стала открывать подносы с едой.

Клык он потому, что зубов у него нет почти. То есть каким то чудом один сохранился, правый верхний. Крепкий такой, белый. Остальных то ли не было вовсе, то ли выбили их, кто знает. Поэтому любая жесткая пища ему не подходит — или каша, или пюре. Бобы еще.

Поэтому я стала перебирать подносы, и повезло — наткнулась как раз на бобы в томате. Клык обрадовался, достал ложку, которую ему изготовил Дрюпин, и стал наворачивать. Ел он, конечно, безобразно — голые челюсти давили фасоль, она вываливалась сквозь зубы, падала на стол, и тут Клык ловко подбирал ее или руками, или языком. Смотреть на это было печально и противно тоже, и мне хотелось отвернуться, но я заставляла себя смотреть. Чтобы запомнить.

Все равно не получится. Я не Безымянный, я не могу так долго злиться.

— Надо вам подземноход строить, — рассуждал Клык. — Отсюда никак не выбраться, кроме как на подземноходе. Сядете в него и будете бурить, бурить…

На самом деле его Гоша, кажется, зовут. Ага, Гоша. Какой он Гоша? Клык. Самый что ни на есть. Хотя Клык прозвище грозное, ему совсем не идет. Да ему, наверное, никакое прозвище не пойдет, Лом разве что. Не в честь инструмента, а в честь общей поломанности организма.

— А я тут останусь, — заявил Клык. — Вы бегите, а я тут. Тут вон еды целый склад, электричество есть, вода. Тепло все время. Я останусь. Мне тут нравится. Скучно только, но это ничего, потерплю.

— Нечего тут делать, — сказала я. — С нами пойдешь.

— Не пойду, не пойду, не пойду! — заспорил Клык.

И, конечно же поперхнулся, закашлялся, покраснел, я принялась стучать по его спине. Кажется, подавился он накрепко, во всяком случае, мне пришлось два раза стукнуть его по спине.

На пятом ударе Клык выплюнул недоваренную фасоль и как ни в чем не бывало продолжил:

— Не пойду.

Я не стала с ним спорить. Последний аппетит потерялся, и я взялась за кофе. Он тут совершенно дрянной, кофемаши–на производит из ячменя настоящую бурду, но альтернативы никакой нет. Я взяла большую кружку, наполнила до краев.

— Не поеду, — как то неуверенно повторил Клык. — А мне сегодня такой кошмар приснился…

Клык закатил свои водянистые глаза.

— Вон, про него, — Клык указал на Дрюпина. — Знаешь, такой кошмар… Самый–самый страшный, вообще, я чуть сквозь кровать не провалился. Мне приснилось, что наступила ночь, тьма такая, ночь беспросветная. Дверь раскрылась, и в мою комнату вошел он…

Клык снова кивнул на Дрюпина.

— Только он не такой был, а весь в гвоздях. Вся голова и все плечи. В него гвоздей набили, а он не умер и ко мне заявился. И говорит — смотри мне в глаза! Смотри мне в глаза! А я стал смотреть, вижу — а у него и глаз то тоже нет! А я хочу двинуться, а как прилип к койке…

Дрюпин сел.

Посмотрел на нас мутным взглядом. — А ты ко мне сегодня мертвым приходил, — радостно заявил Клык. — Тебе голову всю гвоздями истыкали. И глаз не было.

И тут Дрюпина стошнило.

 Тостер запищал и выплюнул хлеб. Зимин почесал голову. Третья партия, сгоревшая за сегодняшнее утро. Зимин был озадачен. За четыре года ежедневной эксплуатации тостер не подводил ни разу, а теперь вдруг раз — и выход в уголь.

Он выкинул обгорелые сухари в мусор и решил попробовать еще раз. Четвертый. Тостер со вздохом проглотил ломти.

— Ну, давай, — Зимин хлопнул по тостеру ладонью.

— Привет.

Показалась Лара.

— Ну, что? — спросила она. — Прочитал?

— Что? — не понял Зимин.

— Рукопись, найденную в пианине?

— В табуретке, — уточнил Зимин. — Не… То есть прочитал, но немного, первую главу.

— Там по главам?

— Что то вроде. Там дневник. То есть имитация под дневник. Сначала автор пишет как дневник, потом увлекается и начинает отсебятину. Видишь ли, дневниковые записи сложная для стилизации штука, а если и удается как то… То читать невозможно. Помнишь, я сочинял?

— Новую книгу?

— Ага. С названием еще не мог определиться, ускользало. Так вот, это…

— Хорошая книжка могла получиться, — перебила Лара. — Начало про скаута мне вполне себе понравилось…

— Ладно, проехали, — в свою очередь перебил Зимин.

— Проехали так проехали. Кстати, как тебе рукопись… найденная в мандаринах?