Неожиданно Зимин почувствовал, что ему стало тепло.

Зимин остановился и прислушался к ощущениям. Вокруг было тепло. На самом деле тепло, Зимин выдохнул и обнаружил, что изо рта не вырывается пар. Зимин сжал кулаки и обнаружил, что и руки у него отошли, пальцы сжимаются без труда, исчезла бледность.

Тепло.

Оно исходило от метеорита, Зимин явственно это ощущал. Тепло, живое и вполне осязаемое. Зимину вдруг захотелось подбежать к нему, забраться на верхушку и прижаться, чтобы согреться.

Зимин сделал шаг в сторону метеорита. И опять случилось непонятное — земля снова колыхнулась, и метеорит чуть сдвинулся, точно он был не каменный, а живой.

Зимин потер глаза, и в следующий момент произошло нечто невообразимое. Метеорит дрогнул и увеличился в размерах. Он вырос почти в два раза, точно вдруг выдвинулся из под земли. Зимин замер.

Камень продолжал увеличиваться, он точно расправлялся из себя самого, Зимин немного окаменел; то, что происходило, было запредельно необычно, невозможно, перед Зиминым возносилась гора. И вдруг эта гора встрепенулась и расправила крылья.

Зимин услышал, как остановилось сердце. Вот только что оно стучало быстро–быстро и вдруг замерло.

Гора развернула крылья и неуловимо быстрым и грациоз–ным движением обернулась к нему.

И Зимин увидел, что это совсем не гора. Зверь. Ростом в трехэтажный дом, с длинной толстой шеей, с острыми плечами, из которых выступали чудовищные крылья, похожие на два черных паруса. С головой, которая не походила ни на что. Ни на вытянутую морду крокодила, ни на тяжелую голову тираннозавруса Рекса, зубастого и бестолкового, ни на плоскую харю комодского варана, ни на что совершенно.

Зверь не напоминал ни одно из виденных Зиминым живых существ. Его голова состояла из сплошных острых линий и вытянутых треугольников, и пустот, и шипов, и черных зияющих провалов, она была длинна и тяжела, но при этом удивительно гармонична и слажена, казалось, что все составляющие части этой головы двигались относительно друг друга.

Крылья взметнулись и сошлись за спиной зверя, Зимина обдало запахом жженой березовой коры и спекшегося металла, существо вытянуло лапы и положило их на сосну, высоченную сосну, почти в тридцать метров ростом, и на несколько мгновений сделалось похожим на кошку, вздумавшую поточить ногти о ножку стула. Когти легко срезали несколько толстых ветвей, а сама сосна наклонилась, как соломинка.

Зимин тупо улыбнулся.

Это был дракон.

Черный. Даже не черный, а какой то бездонный, бледный свет терялся в нем, как в глубоком бархате, он был темнее самой абсолютной темноты. Это была невозможная чернота, живая и активная, Зимину казалось, что перед ним шевелится клякса, неуловимая и быстрая.

Дракон не мог существовать. Но он существовал. И Зимин его видел.

Дракон растворил пасть, и Зимин увидел, как голова разделилась напополам и открылась страшная пасть, заполненная белыми зубами. Дракон с шумом выдохнул, и на мох потекла сияющая горячая слюна, она попала на дерево, и то мгновенно вспыхнуло, дракон фыркнул, повалил сосну плечом и дунул, сбив пламя.

А потом дракон увидел Зимина.

На морде нельзя было различить глаз, но Зимин почувствовал, что дракон его увидел. Потому что он повернулся в сторону Зимина и замер, превратившись в камень, в котором сложно было узнать живое существо.

Зимин смотрел на дракона и плакал. Нет, ему хотелось кричать, вопить от неприличной и дикой радости и еще странного чувства, суть которого Зимин не мог понять. Но кричать и смеяться он не мог, поэтому просто плакал.

Дракон ожил вновь и вдруг оказался рядом с Зиминым, то есть совсем рядом, в нескольких метрах, громадина сместилась, не задев ни одного прутика, ни придавив мха. Зимин почувствовал себя оказавшимся в фильме. Только тот дракон, компьютерный, не годился в подметки этому, настоящему. Этот был жив и страшен, и когда он очутился рядом, Зимин все понял.

И закричал.

Дракон выдохнул.

 Зимин открыл глаза.

По потолку еле ползла обреченная осенняя муха, Зимину стало ее жаль. Другие мухи, наверное, давно уже попрятались за подоконником и спят себе, видя сны о нескорой весне, а эта тупица не удосужилась и теперь верно приближалась к смерти.

— Очухался?

Зимин скосился влево.

Лара сидела в раскладном кресле, читала газету и ела печенье.

— Это ты? — спросил Зимин.

— Ага, — зевнула Лара. — Это я. А это ты?

— Вроде бы. Где это мы?

— Больница.

— Психбольница?

— Да нет, обычная. Районная.

Вокруг было много белого, и муха на белом весьма и весьма выделялась, а вообще вокруг была больничная палата, чему Зимин не очень удивился. Он пощупал лицо большим пальцем и обнаружил, что оно болит и намазано чем то скользким и довольно таки вонючим.

— Медвежий жир, — пояснила Лара. — А может, утиный.

— Барсучий, — сказал Зимин.

— Барсучий, это вполне. Короче, мама дала — от ожогов отлично помогает. Впрочем, ожоги у тебя не очень сильные, так, чуть. Ты где так умудрился?

— А, ерунда. Дракон приласкал.

— Я так и думала. Слушай, я говорила с главврачом, тебя отсюда выпишут хоть сейчас, надо расписку только дать.

— Расписку?

— Ну да, расписку. Что ты отказываешься от лечения и не претендуешь. Ну, и так далее.

— А я отказываюсь?

— Не знаю, если учесть, что в тебя ударила молния…

Лара покачала головой.

— В меня ударила молния? — Зимин потрогал лоб.

Вполне может быть, подумал он. Очень даже похоже. Ударила молния, душа отслоилась от тела и теперь не совпадает, находится чуть–чуть вовне.

— Значит, молния?

— Определенно, — подтвердила Лара. — Все указывает на это. Ожоги, расстройства психики, расплавленная цепочка. Доктора говорят, что молния. Заблудился в лесу, попал под грозу. Молния ударила рядом, то есть метрах в десяти, конечно. Если бы попала в тебя… Рожки и ножки остались бы. Повезло.

— Где меня нашли?

— Тебя не нашли, ты сам как то. Ты вошел в пельменную растрепанный и обожженный и набросился на дальнобойщика.

Зимин попытался вспомнить про пельменную и дальнобойщика, но не вспомнил. Помнился только дракон.

И живая тьма.

— Вообще то, Зимин, ты меня немножечко удручил, если честно. Ты зачем в отрыв то пустился? Мотоцикл бросил, по телефону мне звонил, пургу нес какую то… У тебя что, обострение гениальности?

— Что то вроде…

Зимин закрыл глаза. Голова болела, щеки пекло.

— У тебя, кажется, срыв, — сказала Лара. — Ничего, это нормально.

— Ты полагаешь?

— Ну, конечно. У тебя еще ни разу не было срыва, это даже странно. Так что тебе это даже полезно.

— А молния?

— И молния полезна. Ты как то бодрее стал выглядеть.

— Это точно молния? — спросил Зимин.

— Похоже на то. Во всяком случае, признаки весьма и весьма. А ты сам что скажешь?

— Не знаю… Мы поехали с Кокосовым…

— С каким Кокосовым? — перебила Лара.

— Ну, как с каким, с тем самым. Помнишь, на лестнице? Когда Никус тебя поцарапал. Он еще тетрадь мне дала…

— Тетрадь дома, да, помню. Но никакого Кокосова на лестнице не видела… Что за дурацкая фамилия вообще?

Зимин потер лоб и сказал:

— Кокосов. Он тогда тебя еще увидел и офигел просто… А ты еще сказала, что то про умственно отсталых героев, кажется…

— Я говорила, помню. Но никакого Кокосова на лестнице не было.

Лара поглядела на Зимина с подозрением.

— Как это не было? Я же…

— Это, наверное, молния, — сказала она. — Тебя ударило молнией, вот тебе и… пригрезилось. Ложная память.

Лара дотронулась до головы Зимина, ладонь у нее была холодная и сухая.

— Я точно помню…

Лара приложила палец Зимину к губам.

— Тише, — сказала она. — Не стоит рассказывать про разные видения.

— Да какие видения! — начал было возмущаться Зимин.

Лара сделала серьезное лицо, Зимин замолчал.