— Какой?

Дрюпин пожал плечами.

— Что то связанное с пространством, точно не знаю. Ну а наш «Пчелиный Волк» — это, можно сказать, вторая серия. На «Двине» какие то неполадки возникли, перемудрили что то… Не знаю.

— А может, это и есть «Двина»? — спросила я.

— Что? — не понял Дрюпин.

— Я говорю, что, может, вот это… — я постучала в стену рукой. — Может, это и есть «Двина»?

— Как… — Дрюпин принялся думать.

Думал он интенсивно, краснел, вращал глазами, грыз ногти и вообще.

— Если это так, — сказал он через минуту. — Если это так, то нам очень крупно не повезло.

— Нам очень крупно не повезло уже давно, — напомнила я.

— Это да. Но сейчас я не об этом говорю. Понимаешь, если это проект «Двина», то тогда…

Дрюпин указал в потолок.

— Что тогда?

Дрюпин залез на стол, подтянул к себе стул, поставил стул на стол и дотянулся до вентиляционной решетки.

— Любая база подразумевает систему безопасности. Особенно база, на которой занимаются всякими… экспериментами. Тактический ядерный заряд, вакуумная подземная бомба. Тут, скорее всего…

Дрюпин дернул за решетку, решетка вывалилась легко, Дрюпин стал смотреть в трубу.

— Тут, скорее всего, твердая вода.

— То есть? — не поняла я.

Дрюпин поморщился.

— Дрянная штука, — он продолжал смотреть в потолок. — Очень дрянная. В случае опасности в коридоры сбрасывается вода, сразу из нескольких резервуаров. Вода смешана с особым агентом, он практически не влияет на вязкость. Когда вода заполнит объем, в нее выпускают некий катализатор.

Я уже догадывалась, что происходит после того, как в воду входит катализатор.

— Вода сворачивается в суспензию, которая через несколько минут переходит в твердь. И все умирают. Ну, или по старинке — жидкий бетон.

И все умирают.

— Жарко тут у тебя… — Дрюпин вытер лоб. — Жарища просто… неимоверная. У тебя температуры нет?

— Нет, — ответила я.

— Дай ка…

Дрюпин потянул ладонь к моему лбу, я треснула ему по руке.

— Нет у меня температуры!

— Как скажешь… Дрюпин насупился.

— Как скажешь. Может, и нет…

Он уставился на мое распухшее и раскореженное колено. Я перехватила взгляд и натянула на ногу плед.

— У тебя нога распухла ведь, — сказал он. — Тебе надо…

— Мне надо отоспаться, — отрезала я. — Вот и все, что мне надо.

— Покажи ногу!

— Отвали.

Но Дрюпин не отвалил, наоборот, быстро вцепился в плед и дернул его на себя. Я перехватить не успела.

Опухоль сползла от колена к ступне. Нога стала похожа на испорченную колбасу. Красная, гладкая. С прожилками. И уже начала темнеть. Гангрена. Приехали. Всегда мечтала.

— Дерьмо… — Дрюпин побледнел. — Красота. Что теперь делать?

 — Да не надо нам моркови, мы ее не едим…

— Как не едите? А салат с чесноком? Зима скоро, а у вас ни заготовок, ничего.

— Мы на зиму в Калининград хотим съездить, — сказала вдруг Лара. — Пожить там…

— Понятно, — мать громыхнула крышкой от ведра с морковью. — Понятно, все понятно, вы, значит, в путешествие отправляетесь. В теплые места…

Лара поняла, что про Калининград она зря сказала, и попыталась тут же исправить ситуацию.

— Мы ненадолго. И по делу. Виктору заказали книгу, очень интересная работа…

— А твоя работа где? — спросила мать. — Ты когда найдешь?

— Зимой обещали, — соврала Лара.

— Понятно. Зимой. Значит, зимой.

На лице у матери отразилось страдание.

— Мне хорошее место обещали, — соврала Лара. — А пока хотели отдохнуть…

— Ты же говорила работать?

— Ну да, работать… — Лара почувствовала, что запуталась. — Да какая разница?

— Никакой, — мать нервно пожала плечами. — Никакой разницы. Делайте что хотите, мне то что? Твоего то вчера показывали по телевизору.

Мать ехидно усмехнулась.

— Хорош, писатель. — Мать стала зачем то доставать кастрюлю из посудного ящика, кастрюля сопротивлялась, кухня наполнилась грохотом. — Хорош! Валяется в желтой пене, все его фотографируют, все смотрят, все культурные люди, а он на ногах не стоит! Тьфу!

Лара поняла, что спорить бесполезно, будет только хуже. Надо уходить. Брать припасы и влачиться домой через дождь. Мука.

— И что же сейчас поделывает этот мастер слова?

— Работает, — ответила Лара.

Лара с печалью поглядела на сумку, из которой выглядывали крышки трехлитровых банок с солеными огурцами. До остановки почти километр, тащить банки не хотелось, и Лара стала придумывать, что неплохо бы эти огурцы оставить где нибудь под кустами. Но потом вспомнила, что мать наверняка потребует банки вернуть, потому что в этих банках она мариновала помидоры еще когда был жив отец…

Лара представила, как она станет стоять возле дороги, вытаскивать из банок рубленые патиссоны и философски раскидывать их по окрестностям, под дождем, под дождем.

— Работает он… Лежа работает?

— Почему лежа, сидя.

— Понятно. Сидя, значит, работает, работяга.

Мать принялась складывать морковь в сумку.

— Дурью мается — вот что он делает. Зачем он юридический заканчивал? Мог бы давно найти себе работу нормальную, а он все на диване лежит! Мотоцикл купил! Мотоцикл за миллион! Это хоть один нормальный человек купит себе такое? Можно было пять машин купить! А у дяди Васи его «Жигули» еле ездят, он их все ремонтирует и ремонтирует…

Лара хотела было начать ругаться, сказать, что дядя Вася придурок и сам виноват, и что когда Виктор бегал по издательствам, дядя Вася над ним глумился и всегда спрашивал при встрече: «Ну что, «Муму» сочиняется?»

Но Лара знала, чем может это закончится. Криками о том, «что мы университетов не кончали», «мы на трех работах вкалывали», ну, может быть, еще про «детки выросли, а кружку воды принести некому».

— Мотоцикл купил! — Мать отбросила морковь в сторону. — Мотоцикл! Я четвертый десяток в этой хрущобе барахтаюсь, а он…

— Значит, тебе квартиру, а дяде Васе «Жигули»?!

— Мог бы и помочь! — крикнула мать. — Дядя Вася вам сколько раз картошку подвозил…

— Один! Один раз! И дрянную — всю в фитофторе! Он привез ее потому, что свинья у него ее не жрала! И что — я ему должна быть по гроб жизни благодарна?!

— Да ты никому не благодарна! Никому! И Витька твой тоже! На мотоцикле гоняет! Лучше бы машину купил! Скоро холода наступят, зачем ему мотоцикл?!

Лара поднялась из за стола и вышла в коридор.

Мать устремилась за ней и продолжила перед дверью:

— Ну, конечно, умные стали. Сама с первого курса ушла, институт бросила…

— Я в другой буду поступать, — заявила Лара.

— В другой она будет… — Мать постучала морковкой по косяку. — Так разве можно жить? Не понравился институт — в другой пошла, не понравился город — в другой переехала! Что у вас постоянное то? Ничего! Я вам говорила — давайте дачу побольше купим…

— Чтобы морковки побольше росло, — сказала Лара.

— Да! Чтобы моркови побольше росло!

— Да не нужна нам твоя морковь, не нужна…

— А ковер? — не унималась мать. — Ковер тебе тоже не нужен?! Когда вы в общаге жили, на полу спали, так ковер небось нужен был. А сейчас не нужен стал!

Лара зашнуровывала сапоги, ругаясь на свою глупость, которая подсказала ей купить сапоги с красивыми красными шнурками трехметровой длины, со шнурками, которые приходилось завязывать по пятнадцать минут.

— Живете, как плесень! Он что, твой Витька, думает, что его каракули будут по сто лет читать? Ага, как же! Да никому это не нужно уже сейчас! Скоро по миру пойдете — будет вам тогда жизнь!

Шнурки наконец завязались. Лара схватила с вешалки плащ и сумку, выскочила на лестницу, захлопнула за собой дверь, сбежала по лестнице на два пролета вниз, остановилась. Мать продолжала бушевать, это было слышно даже отсюда. Кричала, пинала дверь.

Никогда это не кончится, подумала Лара. Никогда.

И деваться некуда.

Выхода нет.