— Я хотел как лучше. Я же не виноват, что в эту трубу не пролез бы…

Это он угрызениями совести мучается. Пусть, пусть помучается, некоторым полезно.

— Ладно, — сказала я. — Прощаю. Можешь оставить свою мазюку.

— Там в медпункте еще от ожогов есть…

— А от зубов нету? — перебила я. — А то у меня вовсю зубы выпадают.

Я улыбнулась.

Дрюпин отвернулся, стал смотреть в сторону.

— Это у тебя авитаминоз, — сказал он. — Витаминов не хватает, вот зубы и выпадают. В медпункте витаминов нет, только рыбий жир старый, так он уже просрочен, никакой пользы…

— Ладно, не сдохну, — отмахнулась я. — Потом фарфоровые вставлю.

— Я слышал, и волосы тоже пересаживают… — начал было советовать Дрюпин, но я поглядела на него пронзительно, и он замолчал.

И я молчала, пальцами на ногах двигала, они у меня почти не пострадали.

— Да ты не переживай, — снова попытался меня успокоить Дрюпин. — Нам бы отсюда выбраться, а там все в порядке будет. Все вылечимся и будем жить, как хотим. Я вот оптимист…

— Ты просто с анакондами не встречался, — сказала я. — После этого как то… Утрачиваешь веру в человечество.

— Я в человечество и не верил никогда.

Я закашлялась. Долго так кашляла, Дрюпин терпеливо ждал, а потом из солидарности тоже закашлял. Кашлять на пару с Дрюпиным было глупо, и я кашлять перестала.

— Знаешь, — Дрюпин потер горло. — Знаешь, я не все тебе рассказал…

— Это ты о чем? — спросила я. — Про тайну своего рождения? Ты, наверное, принц? Извини, Дрюпин, я сейчас не смогу этого вынести.

— Ты тогда спрашивала, что я видел последнее на нашей базе.

— Ну? — я насторожилась.

— Я видел, — Дрюпин поморщился. — Видел. Но не в последний день, немного пораньше. Помнишь, там под конец строгости начались? Несколько месяцев назад.

— Помню.

— Хотя ты, наверное, плохо помнишь, ты тогда в лазарете лежала…

— Я помню! — нервно сказала я. — Помню.

— Тогда еще бардак был страшный, помнишь?

— Помню! Помню!

— Не нервничай, что так нервничаешь?

Я промолчала. Про то, как мне сломали нос и устроили трещину в челюсти, я вспоминала совсем недавно.

— Там кое что произошло… Наверное, важное…

— Ну?

— Седой еще больше поседел, — попробовал пошутить Дрюпин. — Ван Холл прилетел весь зеленый…

— Короче, — попросила я.

— Короче, — кивнул Дрюпин. — Короче так. Это утром было, меня разбудили почти в три, сказали, что с вертолетами какие то неполадки, а что именно, не сказали. Я собрался, побрел на вертолетную площадку. Но оказалось, что мы на вездеходах выдвигаемся. Короче, там было две группы десантников и техническая команда…

Дрюпин рассказывал с паузами, это несколько раздражало, но я решила, что перебивать его не буду. А то еще совсем забудет.

— Мы погрузились в вездеход и отправились, значит. Ты же знаешь наши вездеходы, на шинах низкого давления, они везде пролазят, я погрузился в один, а главный инженер в другой. Вообще, я очень сомневался, что вертолеты могли упасть. То есть оно, конечно, может упасть, но я ни разу не слышал, чтобы они падали. Там многократный дубляж всех систем, это почти невозможно… Короче, через полтора часа мы нашли первый. Он на самом деле упал в лес, поломал деревья. Эскейп–система сработала, пилота на месте не было. Я отправился разбираться с вертолетом, остальные стали искать пилота…

Дрюпин почесался.

— Я сразу заметил — что то не так. Вертолет не просто упал, его уронили. Причем это была не ракета — ни одна ракета не может завалить «Беркут», собственно, ни одно современное портативное оружие, разве что лазерный разрядник. Но из него не попасть в вертолет. Там был оторван хвост. Ты представляешь, что надо сделать, чтобы оторвать хвост у «Беркута»?

— Примерно.

— Примерно… — передразнил Дрюпин. — Нужен кумулятивный заряд, либо промышленный резак, либо… Короче, спецтехника. Оторвать хвост в полете практически невозможно! Кроме того…

Дрюпин опять замолчал.

— В театральную студию не хочешь записаться? — поинтересовалась я.

— Зачем? У нас тут и так театр. Рассказываю дальше?

— Рассказывай.

— Там корпус был оплавлен. Конечно, термоустойчивость у вертолета не такая, как у танка, но проплавить его достаточно сложно. Но вертолет был проплавлен… Хотя не так, не проплавлен… броня с него просто облезла, как вареная кожа. То есть в короткий промежуток времени в небольшом объеме была создана температура ядерного взрыва.

— И что?

— И то. Броня слезла, а внутри все обуглилось, сплавилось в кусок практически, я никогда такого не видел, весьма странный характер повреждений.

— И что это означает? — спросила я.

— Вот слушай дальше. С этим вертолетом было все ясно, хотя чем его сожгли, я так и не понял. Мы отправились к другому вертолету, он, по данным воздушной разведки, упал дальше, километрах в двенадцати, в болотах. Вот тут все и началось по–настоящему. Сначала мы заблудились…

— А навигаторы?

— Навигаторы отключились. Едва мы вышли на болота, все навигаторы отключились, как и радиосвязь, мы оказались в тишине и уже почти в сумерках. Там с болот поплыл туман, и мы шли почти наугад и очень медленно…

Дрюпин замолчал, открыл баночку с вазелином и принялся задумчиво смазывать свою лысину. Я решила его не отвлекать, пусть мажется, глядишь, быстрей расскажет.

— Там местность оказалась малопроходимая, деревья подгнивали и падали, и вездеходы с трудом продвигались. Уже почти в темноте заметили пилота — он так и болтался на парашюте, зацепившемся за сосну. Без сознания, мы его с трудом вниз стащили. С нами был доктор, он его немного в сознание привел.

Дрюпин сказал это драматично, почти шепотом.

— Он откусил себе язык, — сказал Дрюпин. — Не целиком, но почти половину. Он что то мычал и глаза выпучивал, а сказать так ничего и не мог, только кровью брызгал. Доктор попытался ему сделать укол… Короче, пилот выхватил у нашего доктора шприц…

Ну вот, подумала я. Опять очередная гадость. Мало, что ли? И так в жизни одна сплошная дрянь, и вот теперь очередная жесткая история.

— Мы его, конечно, связали и вкатили ему тройную дозу, но он все равно ворочался. И мычал. А я еще тогда подумал — с чего это вдруг он откусил язык? Я про такое вообще не слышал — чтобы человек перепугался до такой степени, что отгрыз себе язык. Он все время в небо показывал… Короче, мы отправились дальше, ко второму вертолету…

Дрюпин поежился.

— Мне как то не по себе было…

Дрюпину было не по себе, в этом ничего удивительного. Дрюпин боялся, потому что они углублялись в тайгу, а из средств навигации у них работал только компас, да и тот пошаливал. Компас пошаливал, и небо неприятно светилось красным, инженер, возглавлявший поисковую партию, предположил, что, видимо, проблемы в магнитосфере, возможно, мощный выброс на солнце, повлиявший на тончайшую электронику вертолетов. Дрюпин не верил в выброс на солнце. Это весьма напоминало работу Установки, однако она не могла работать, Дрюпин в этом не сомневался — во время переброски Волка расплавились все четыре генератора, и за это время успели заменить только один. Установка была ни при чем, а небо светилось и светилось.

Вездеход держал курс по автопилоту, скоростью километров десять, и к вертолету они вышли лишь к полуночи. Машина лежала на острове посреди трясины, но проход найти не могли долго, а когда добрались до него, оказалось, что вездеход пробраться не может — окрестности заросли мелким, но чрезвычайно густым березняком, сквозь который пробиться можно было только пешком.

Через березняк пробирались два часа, при этом становилось все темнее и темнее, туман не расстилался над землей, а отчего то поднимался вверх, на несколько метров, перекатывался тяжелыми клубами, был похож на вспухшее стеганое одеяло. Вертолет лежал в разных местах, кусками. Он был просто разорван, сломан, как игрушечная модель, разбросан по сторонам, куски оплавленные и кое–где обугленные, но Дрюпин этому уже не очень удивлялся. Потому что происходило странное. Дрюпин чувствовал, что они на этом острове не одни.