— Да видели мы твой самострел, не пойдет.

— Как не пойдет? — возмутился Роликов.

— Так не пойдет. Тебе сколько раз объяснять, что проволокой нельзя пуляться? Можно только горохом. Только горох!

— Но ведь вы… Обещали же…

— Обещали в следующем году, а ты сейчас поперся. Никто тебя не тянул.

— Да я…

— Раз приперся — сиди у реки. К тому же у тебя нет очков — это три. Все, Ролик, не зли меня, сиди на бугорке. А то в следующий раз вообще не поедешь.

— Ладно, — Роликов надулся. — Ладно, смотрите сами. Если сейчас меня не пустите, я расскажу дяде Мише…

Роликов приходился Крысину двоюродным братом, и просто дать ему в ухо Крысин не мог.

— Все равно очков для тебя нет, — сказал Крысин. — Вряд ли тебе кто свои уступит.

— У меня запасные есть, — сказал Зимин.

У него на самом деле были запасные, вырезанные лобзиком из оргстекла.

— Вот видишь, — Роликов тут же отобрал у него очки. — И очки когда надо нашлись.

— Проволокой опасно, — сказал Крысин. — И больно.

— Да из такой все равно никуда не попадешь, — сказал кто то, — пусть воюет.

— Сам ты не попадешь! — возмутился Роликов. — Это если упреждение не делать, а если с упреждением…

— Ладно, — махнул Крысин. — Твое дело. Дай ка патроны.

Роликов протянул Крысину горсть серебристых галок. Крысин отобрал, подкинул в ладони, выкинул в траву.

— Будешь стрелять с изоляцией, — велел он. — Если узнаю, что стрелял такими…

Крысин показал кулак.

Роликов кивнул.

— Напоминаю правила, — сказал Крысин. — Война всех против всех. Расходимся в разные стороны. Я грохаю из пугача — и начинаем сходиться. Напоминаю — палим только горохом! Если кто стрельнет подшипником — я сразу увижу, от подшипника синяк совсем другой. Тому, кто будет стрелять подшипником, я сам по шее наколочу. И вообще не советую обманывать.

Все кивнули, Зимин два раза. Все знали, что Крысин не любил обманщиков, на войну их больше не приглашал и вообще не дружил. А дружить с Крысиным было выгодно, дружить с ним хотели все. Потому что Крысин был боксер и его все боялись. Потому что папа Крысина был начальником, и сам Крысин уже в четырнадцать лет гонял на мотоцикле. Потому что у Крысина была сестра, самая красивая девушка в школе. Потому что Крысин не был жадиной, потому что Крысин все время что то придумывал, потому что Крысина все уважали.

— Не советую обманывать, — повторил Крысин. — Обманщикам я пробью фанеру, потом не обижаться. В голову не стрелять, в руки–ноги не стрелять, только по корпусу. Если попали — все, готов, надевай майку и вали к реке. За пределы поля не выходить. Должен остаться только один. Все понятно?

— Понятно, — ответили все разом.

— Тогда вперед. Поле там, если кто не помнит.

Крысин положил на плечо воздушку и направился в сторону перелеска.

Зимин шагал последним.

Они вошли в перелесок, тенистый и мрачный молодой ельник, в котором оказалось полным–полно моховиков. Очень много, но их никто не собирал, все настраивались на предстоящее сражение, были серьезны и сосредоточенны, на лицах решимость и непреклонность.

Зимин тоже сделал решимость и непреклонность.

— Снимаем майки, — велел Крысин, когда они вышли из леса.

Все стали снимать майки и рубашки, некоторые обматывали футболки вокруг шеи, другие заправляли за ремни, кто то привязывал к колену.

— Разбегаемся! — велел Крысин. — Пошли!

Все рванули в разные стороны. Зимин некоторое время растерянно стоял, затем тоже рванул. Он бежал, путаясь в горохе, высоко поднимая ноги и оглядываясь на остальных. Слева и справа мелькали противники, но постепенно, по мере того как он углублялся в зелень, они исчезали.

Гороховое поле выглядело совсем не так, как представлял себе Зимин. Во–первых, оно оказалось гораздо больше, наверное, километра два в ширину, а в длину и того начиналось у края лесополосы и спускалась к реке отлогим склоном. Во–вторых, оно было разноцветным, а не зелененьким. Оттого, что горох на поле рос разный. И совсем поспевший, и уже успевший почернеть, и только–только начавший желтеть, и совсем зеленый, свеженький. Кроме того, между горохом в изобилии вытянулись какие то кормовые злаки, то ли ячмень, то ли овес, Зимин не очень хорошо различал. Злаки эти оказались скоро по пояс, а кое–где и выше, и Зимин скрылся от остальных быстро.

Он остановился, на всякий случай отполз в сторону и залег в овес, ну, и в горох, выбрав куст посочнее. Конечно, горох рос и у бабушки на огороде, но здешний был не в пример слаще. Зимин набил стручками карманы, для гороховых патронов приспособил небольшую коробочку, сплетенную из бересты. Ее он доверху набил уже давно созревшими желтыми горошинами, похожими на деревянные шарики.

Тактику сражения Зимин выработал заранее, и она была проста и, на его взгляд, эффективна. Он намеревался забраться подальше в поле, залечь в ложбинку и ждать. Восемь бойцов, времени много, а он, Зимин, человек терпеливый, дождется, когда кто нибудь приблизится на расстояние выстрела, и всадит ему в пузо пулю.

Осталось зарядить оружие.

Зимин перевернулся на спину, натянул резину, поставил на курок. Достал горошину, достал кусочек пластилина, размял его в лепешку, завернул в нее горошину, после чего поместил снаряд в ствол. Проверил прицелы.

Вообще, к изготовлению винтовки Зимин подошел серьезно, делал крепко и на века, на насосах деньги не экономил и приобрел не дешевый велосипедный, а хороший мотоциклетный, с широким надежным поршнем. Результат получился выдающийся — духовая винтовка стреляла дальше заводской и легко разбивала трехлитровую банку. Впрочем, для гороховой войны Зимин снизил и мощь, и дальнобойность — в ов–совых зарослях дальнобой ни к чему, а мощность он прибрал в гуманистических целях.

Хлопнул пугач. Далеко–далеко. Зимину показалось, что в нескольких километрах, Зимин насторожился и стал ждать.

Война.

Он лежал, прислушиваясь к полю, ел горох и поглядывал на часы. Время ползло медленно, но Зимин никуда не торопился, он пристроил воздушку на кочку и смотрел сквозь проволочный прицел, ощущая себя настоящим снайпером на настоящей войне.

Кто то заорал, и тут же раздался крик Крысина: «Убит!» Далеко.

Было тихо еще очень долго, потом Зимин снова услышал крики «Убит», и тоже далеко, война проходила в стороне от него.

Совсем в стороне. Минуты тянулись медленно, но, аккуратно посмотрев на часы, Зимин с удивлением отметил, что на самом деле прошло уже два часа, и даже с лишним.

Солнце поднялось и пекло все сильнее. Зимин подумал, что очень зря он не захватил рубашки с длинными рукавами, потому что руки стали обгорать, и это было неприятно, приходилось то и дело демаскирующе пошевеливаться.

Так минул еще час, и Зимин, чувствуя, как кожа на руках начинает покрываться волдырями, решил уже подняться… Но увидел спину.

Кажется, это был парень из за линии, Зимин не был с ним хорошо знаком, пару раз встречал на реке. Парень полз прямо напротив Зимина, метрах в пятнадцати, то есть совсем рядом, подставляя Зимину бок под выстрел.

Зимин почувствовал палец на курке. Курок он еще с вечера обмотал тряпичным лейкопластырем, чтобы палец не скользил, и теперь он действительно не скользил. Зимин начал нажимать, проволока курка была эластичной и спускала поршень не сразу, а с оттягом. Зимин надавил на курок… и тут же отпустил. Он вдруг подумал, что не может выстрелить человеку в спину. Ну, пусть не в спину, пусть в бок, но это все равно, все равно что в спину. Без предупреждения то есть.

Зимин хотел его уже окликнуть, но пацан вдруг пополз быстрее, и Зимин растерялся. Он почему то сильно вспотел и почувствовал, как у него трясутся руки. И страшно еще. Страшно пульнуть вот так, в человека.

Он так и не выстрелил. Парень скрылся в горохе, Зимин закрыл глаза. Он чувствовал себя редкостным идиотом, такой шанс представился, а он растерялся…

Зимин скрипнул зубами и сказал, что если перед ним еще кто нибудь вот так поползет, то он его непременно пристрелит.