Я оцепенела, не в силах двинуться с места. Не в силах осознать, что творится вокруг.

Это нельзя было описать словами. В нашем языке еще не было таких слов. Не было слов для воплей боли и ярости, для искаженных, изуродованных злобой и страданием лиц, для звука, с которым стрела втыкается в живую плоть или кости дробятся под ударом меча. Не было слов для тысячеголового, тысячерукого чудища, в которое обратилось мирное собрание. Толпа шевелилась, извергала из себя дерущихся — одни падали на мраморные плиты и лежали неподвижно, другие бежали прочь или сцеплялись друг с другом, а то и бросались обратно в гущу схватки.

Битва расползалась. Уже дрались у оснований светилен, на ступенях ближайших домов, под аркой резного камня, отмечавшей вход на пристани... Даже на самой арке сошлись в жутком танце поединщики.

Кто начал первым? Не разобрать… Нолдор и мореходы сражались с равной злостью. Но у наших были длинные мечи, а у тэлери — лишь ножи, да и в ловкости они уступали нашим. Их теснили к пристаням, хотя и на площади тут и там вспыхивали схватки.

Вот какой-то нолдо рухнул, сраженный стрелой! Вот морехода насквозь пронзил меч! Рядом послышался топот. Ко мне неслись двое. Один обернулся, вскинув нож, другой взмахнул длинным клинком... И вот уже тэлеро лежит у моих ног, кровь потоком хлещет из разрубленной груди и пузырится у него на губах.

Тщетно старалась я зажать рану. Жгучие струи текли сквозь пальцы, а он смотрел на меня широко раскрытыми, очень светлыми — будто светящимися — глазами. Губы его шевельнулись…

— Ненавижу… будьте вы… прокляты… — прохрипел он сквозь кровавые пузыри.

Взгляд его совсем остекленел, а горячий ручей под моими руками иссяк.

Он был мертв.

Проклята. Я теперь проклята. Для этого у меня тоже не было ни слов, ни мыслей. Я так и сидела рядом с мертвым. Я бы спрятала лицо в ладонях, но они были в крови. Поэтому я просто закрыла глаза. Теперь я не видела страшной бойни, однако все еще слышала ее. Мне бы провалиться сквозь землю. Перестать жить. Перестать быть. Хотя бы лишиться чувств.

Но и этого было мне не дано, сознание оставалось ясным. Даже слишком. Оно вдруг стало прозрачным, как хрусталь, острым и беспощадным, как клинок. Своим новым сознанием я поняла: то, что мы творим — необратимо. Наши деяния не будут прощены и забыты. Они воистину переживут нас, их будут помнить, даже когда мы обратимся в прах и пепел. А ведь так и случится: отныне мы утратили бессмертие. Мы не избежим смерти, раз сами несем ее собратьям…

Сквозь эти мысли я смутно ощущала чей-то зов, но ответить не могла: казалось, я навеки лишилась и языка, и осанвэ.

Вдруг меня схватили, вздернули на ноги, и брат мой рявкнул у меня над ухом:

— Тинвэ! Почему молчишь?! Вставай! Прочь отсюда!

Он развернул меня к себе, увидел кровь на моих руках и платье. Лицо его стало таким же белым, а глаза — такими же огромными, как у мертвого тэлеро.

— Что?.. Ты ранена?! — вскрикнул он.

Я помотала головой:

— Это не моя кровь.

Брат не стал тратить слов. Он схватил меня за руку и потащил прочь, прочь от места битвы, вверх по ступеням, по мерцающим мраморным улицам… Я задыхалась, пыталась вырвать от него свою руку — бесполезно: он был силен и держал меня крепко.

Он отпустил меня только за воротами города, где едва слышен был шум схватки. Здесь собрались женщины с детьми и стояли мужчины Третьего Дома — те, кто не вошел в город, не обнажил клинков. Не пролил еще крови.

— Ты. Никогда. Не полезешь. В битву. Впереди. Меня, — чужим голосом сказал брат.

Я молчала. Мне надо было сменить платье и вымыть руки. Хорошо, что река рядом.

Я пошла туда, села на берегу и опустила руки в прозрачные струи. Кровь тэлеро смешалась с водой и устремилась к Морю, чтобы там слиться с темными ручьями — я видела их будто воочию, — стекавшими с причалов и палуб кораблей.

Не знаю, сколько я сидела так. Когда руки отмылись, я застирала платье. Оно намокло, и на нем, наверное, останутся пятна… Но разве теперь это имеет значение? Что вообще имеет значение после случившегося в Альквалондэ?

Меня разыскала Арквенэн. Вне себя от беспокойства, она вцепилась мне в плечи и с отчаянием вскричала:

— Тинвэ, Тинвэ! Что же это? Алассарэ и Ниэллин как убежали в Гавань искать тебя, так до сих пор не вернулись! И Тиндал опять там!.. И никто не отвечает на осанвэ! А наш Лорд? А Феанаро?! Что с ними будет?!

Напрасно я думала, что худшее уже случилось! Страшная битва снова встала у меня перед глазами. Что делают там мой брат, его друзья, Лорд Арафинвэ? Сражаются и… убивают? Или… сами…

Я зажмурилась и потрясла головой. Нет! Не буду думать о них как о мертвых!

А Айвенэн с детьми? О, хоть бы они догадались спрятаться или убежать из города!

Не зная, что предпринять, мы с Арквенэн метались по дороге. Я то порывалась вернуться в Гавань, то останавливалась, вспомнив о запрете брата и собственной бесполезности — я ведь не умею драться! Пыталась мысленно дозваться его и Ниэллина — они не отвечали. Тут же я прекращала попытки: наверное, в той кутерьме они не могут сосредоточиться для осанвэ… Я прислушивалась, надеясь по звукам догадаться о происходящем — напрасно! Отдаленные крики не смолкали, в них все так же звучали боль и ярость. Не получалось даже понять, сколько времени прошло — небо затянуло тучами, как будто самые звезды не желали смотреть на то, что творится внизу.

Наконец шум схватки стал стихать и вскоре совсем умолк. Мне слышались теперь стоны и плач... Но, быть может, это всего лишь свист порывистого ветра?

Без звезд мрак сгустился, город почти скрылся из виду. Я всматривалась изо всех сил, и вскоре разглядела смутные силуэты — нолдор уходили из Альквалондэ. Одни сворачивали к реке, другие шли к нашей стоянке. Когда первый из них поравнялся со мною, я отшатнулась: такое ошеломленное, бессмысленное было у него лицо. В ком-то, напротив, не остыла еще злость. Эти шагали быстро, сжав кулаки, сильно размахивали руками, то и дело оглядывались на оставленный город. Я не решалась расспрашивать их. Другие устало сутулились, ступали нетвердо, а некоторые и вовсе не стояли на ногах — их поддерживали или даже несли товарищи, и я с содроганием замечала на их одежде темные пятна…

Потом я встретила детей нашего Лорда — четверых. С ними не было Артафиндэ. Артаресто, измученный и понурый, держал знамя — не гордо воздев перед собою, а просто оперев древко о плечо. На лице Артанис была растерянность, какой я не видела даже в час Затмения. Младшие же братья не помнили себя от гнева.

— Не спрашивай, с чего вдруг так вышло! — в раздражении вскричал Айканаро на мои сбивчивые расспросы, но тут же принялся рассказывать: — Это все Феанаро! Ты бы слышала, что он сказал отцу нашей матери! Тот не согласился сразу дать корабли да еще вздумал отговаривать его. Так Феанаро принялся попрекать его давней помощью, обозвал трусом и неумехой! Кто так просит?! Что странного, что тэлери не пожелали участвовать в нашем деле?

— Наш отец тоже отговаривал Феанаро, да разве тот когда слушал братьев? — подхватил Ангарато. — Первый Дом ринулся на пристани. Мореходы их не пустили. Дошло до драки, а там и до мечей… Тэлери схватились за луки… Мы кричали, пытались остановить — бесполезно! А когда прибежал Финдекано со своими, такое началось!..

Он в расстройстве махнул рукой.

— А вы… тоже… дрались? — замирая, спросила я.

— С кем?! — возмутился Ангарато. — Нам и те, и те друзья и родичи! Мы только и делали, что пытались не дать им покалечить друг друга! А толку-то! ..

— Первый Дом захватил корабли, — тихо проговорил Артаресто. — Мореходов убито без счета. И из наших… из нолдор… тоже погибли многие.

— А Ниэллин и Тиндал? И Алассарэ? Ты видел их?! — вскрикнула я.

— Кажется, да. Вроде они целы… Но там была такая неразбериха… Погоди, не волнуйся, они найдутся!

Да разве можно не волноваться?!

Я бегом кинулась к городу — и едва не столкнулась с Алассарэ. Он нес спящую Сулиэль. Следом шла Айвенэн и вела за руку Соронвэ. Мальчишка ревел, размазывая слезы по грязному лицу.