Звуки приближались. Лед содрогнулся под нами — раз, другой…

— Пошли зов Артафиндэ, а я скажу отцу! — велел Ниэллин.

И тут же меня настигло испуганное осанвэ Арквенэн — в их норе тоже чувствовалась дрожь льда.

Надо было Тиндалу сразу настоять на своем!

Испуганные, мы торопливо выбирались из укрытий. Снежная буря бушевала по-прежнему, в мутной мгле мы едва видели друг друга. Грохот стоял такой, что не было слышно собственных криков. Лед, прежде незыблемый, ходил ходуном, проседал и вспучивался прямо под нами.

До меня донесся отчаянный детский плач. Я всмотрелась — Элеммир с Айвенэн, бросив волокушу, оттаскивали детей от высокой ледяной груды, которая все больше кренилась в их сторону.

— Нет! Не туда!!! — заорал рядом Тиндал.

Он кинулся к ним, но у его ног разверзлась трещина, где бурлила черная, исходящая паром вода. Элеммир подтолкнул Айвенэн, та прыгнула к нам, даже не успев испугаться. Следом перелетели дети, которых Элеммир по очереди перебросил через трещину. Разводье быстро расширялось. Элеммир примерился, чтобы прыгнуть самому…

Вдруг лед содрогнулся с такой силой, что мы едва не попадали друг на друга. Льдина, на которой стоял Элеммир, раскололась и накренилась. На нее надвинулась шаткая ледяная груда — и обрушилась, погребая под собой, в крошево дробя край разводья. Когда чуть осела снежная пыль, мы увидели, как толкаются и крутятся в полынье обломки льда, густо усеявшие воду.

Элеммира не было.

Дети завизжали. Тиндал с воплем упал на колени, склонился над водой, будто сам хотел нырнуть вслед за другом. Я от ужаса и вскрикнуть не могла. Лед вокруг трескался, ломался, сминался, как мнется жесткий холст в руках швеи. Ниэллин схватил моего брата, оттащил от полыньи, что есть силы встряхнул:

— Ему не поможешь, он погиб! Ты проводник, ты чувствуешь лед. Спасай остальных!

Тиндал взглянул на него чуть ли не с ненавистью, но, схватив первую попавшуюся волокушу, ринулся прочь. Мы кинулись за ним.

До конца времен не забуду я того перехода!

Метель продолжалась. Шквалистый ветер сбивал с ног, густой снег лишал зрения. Мы старались держаться рядом; тот, кто потерял своих товарищей, мог навечно расстаться с ними. Лед под ногами превратился в зыбкую, дышащую трясину. Мы пытались бежать по ней — до боли напрягали мышцы, зло дергали волокуши — но могли лишь ковылять, то и дело оступаясь и падая, проваливаясь в щели, забитые мокрой ледяной кашей.

Все ли, кроме Элеммира, спаслись? А Артафиндэ, что с ним? Где Второй Дом? Я не знала. Куда мы идем? Не имело значения. Лишь бы скорее выбраться на твердый лед из этого стонущего, грохочущего болота!

Казалось, все льды моря сдвинулись с места, борьба бесполезна, и мы неизбежно сгинем в пучине. Силы наши истощались. Мы с Арквенэн с трудом передвигали ноги, готовые бросить поклажу, бросить друг друга, самим броситься в битый лед… лишь бы не двигаться. Какое-то время меня еще держали упрямство и злость: я не желала поддаваться бездушной стихии, не желала дать ей расправиться со мною, как она расправились с Элеммиром!

Когда злость иссякла, все стало мне безразлично. Я рухнула ничком в рыхлый снег — и вдруг ощутила, что ледяная основа под ним снова неподвижна и прочна!

Спасены! Мы спасены! Вздыбленные Льды не пожрали нас, не смололи, как жернова мелют хрупкие зерна пшеницы!

Арквенэн, упавшая рядом со мною, всхлипывая, бормотала: «Прошли!.. О Эру и все Стихии, прошли!»

Приподнявшись на дрожащих руках, я осмотрелась.

Мы оказались на плоском ледовом поле. Снег все еще шел. Сквозь него неподалеку я увидела Тиндала: ссутулившись, закрыв руками лицо, он неподвижно сидел на волокуше. Рядом стоял Артафиндэ и не то утешал, не то благодарил его. Другие тоже сидели или, как я, лежали в снегу. Некоторые все еще брели, шатаясь, волоча за собой поклажу, как будто боялись остановиться.

Что сделала с нами буря! Из гордых покорителей льдов превратила в беспомощных неумех, бросивших вызов неодолимой стихии. Все придуманные нами правила, все наши новые умения бессильны против ее произвола.

Дорогую плату взяла она с нас! При мысли о гибели Элеммира на сердце словно легла глыба льда. А вдруг наше недомыслие стоило жизни еще кому-то? Сейчас, в метель, я не могла увидеть всех, не могла понять, кто дошел, а кого не хватает!

Где Ниэллин? А Айвенэн с детьми и Алассарэ?

В страхе я мысленно позвала Ниэллина — и тут же получила слабый, но внятный отклик: «Не бойся. Все целы. Мы идем».

Они неподалеку, живы, идут сюда… Ободренная этой мыслью, я кое-как поднялась на ноги.

Они придут такие же измученные, как мы, а может, еще хуже. Дети наверняка сильно замерзли, ведь ветер не стих, а мороз крепчает. Им потребуется укрытие, огонь и еда… Да, мы глупцы, коль скоро отважились идти этим путем. Но еще глупее будет погибнуть от холода после того, как мы живыми выбрались из Вздыбленных Льдов!

Эта мысль пришла в голову не только мне. Я увидела, как Артанис помощью Артаресто сняла с волокуши жердь для шатра. Вогнав жердь в глубокий снег, они стали закреплять ее растяжками. Что ж, раз у них нашлись силы работать, найдутся и у меня.

Я трясла и теребила Арквенэн, пока она не вылезла из сугроба. Потом побрела к Тиндалу.

У меня не было слов, чтобы утешить его. Не было ответа на вопрос «За что?», который обрушился на меня, едва я позвала его по осанвэ. Не было даже слез — они будто примерзли внутри и теперь кололись, как острые льдинки. Мне хотелось прижаться к Тиндалу и вместе с ним ждать, пока слезы оттают и прольются, пока утихнет первая скорбь, пока кто-нибудь добрый и могучий пожалеет нас, спасет из гибельных льдов…

Но нет. Этого не будет. Никто не поможет нам, если мы отчаемся и опустим руки.

Мы не можем горевать и скорбеть в бездействии, ибо горе наше лишь умножится.

И потому я склонилась над братом, заставила его открыть лицо и уговорила найти мне жировую лампу, мешок с сушеным мясом, а еще нарезать снежных кирпичей для хижины.

Надо шевелиться — приготовить ночлег, встретить отставших, помочь друг другу преодолеть усталость, холод и страх. А потом идти дальше.

Ибо остановиться для нас — значит погибнуть.

Как ни стремились мы вперед, потребовался целый круг звезд, чтобы после бури мы пришли в себя и продолжили путь.

Отставших ждали долго. Чтобы указать им место, Артафиндэ велел через равные промежутки времени пускать в воздух зажженные стрелы. И все равно, прошло около двух часов, прежде чем на ледовом поле собрался почти весь наш Дом. Почти — ибо некоторых мы так и не дождались.

Те, что подходили, еле плелись, подавленные и измученные, в засыпанной снегом, обледеневшей одежде. Некоторые в придачу к грузу тащили на руках плачущих, дрожащих детей. Другие, напротив, шли без всякой ноши. Должно быть, ослабев, они бросили поклажу, чтобы спастись самим. Но, выходит, мы лишились части припасов…

В каждом я выглядывала Ниэллина, но раньше заметила Айвенэн. Она брела, низко опустив голову. Сулиэль и Соронвэ, уцепившись за ее руки, ковыляли рядом. Дети спотыкались на каждом шагу, и даже плакать у них не было сил. У Айвенэн же слезы прочертили по щекам длинные дорожки. Я кинулась к ним, и она, выпустив детей, ухватилась за меня:

— Тинвиэль, ты цела, хоть это радость! Ужас-то какой! Еле спаслись, сотню раз чуть под лед не провалились… А Элеммир? Ты видела? Бедный, бедный!.. Дети так его полюбили, а он… За что ему такая смерть?!

Я не знала.

Никто не заслуживает такой смерти, и уж тем более Элеммир! Он был добрее нас всех, он горько жалел, что сражался в Альквалондэ и сто раз искупил ту свою вину. Он погиб случайно, его убил лед… Или на нем исполнился наш рок, о котором говорил Владыка Мандос?

Выходит, рок разит беспощадно, не выбирая, не считаясь с мерой вины. Как страшно думать об этом!

— Не плачь, Айвенэн, — с трудом шевеля губами, выговорила я. — Лучше надейся. Пусть Владыка Мандос будет милостив к Элеммиру.