Еще хуже было, что от недоедания мы сильнее мерзли и быстрее теряли силы.
Сберегая топливо, мы гасили лампу, едва закипала вода в котелке. Хижина быстро выстужалась. Во сне мы дрожали от холода, даром, что спали не раздеваясь и, зарывшись под плащи и одеяла, жались друг к другу тесно, как горошины в стручке.
Голодный, холодный сон не приносил бодрости. Поутру мучительно было шевелиться, расправлять окостеневшие руки и ноги, вставать… Огонь лампы, горячее питье и еда худо-бедно возвращали нас к жизни. Но как не хотелось разбирать укрытия и снаряжать волокуши!
Все же мы вылезали на колючий от мороза воздух, проверяли каркас саней, непослушными руками разминали заледенелые ремни упряжи, увязывали поклажу. А потом впрягались в сани и шагали вперед, пусть даже каждая мышца, каждое сочленение, каждая жилка сопротивлялась движению.
Постепенно тело разогревалось, привыкало к ходьбе, и по ровному месту мы с Арквенэн тащили волокушу без чрезмерных усилий. Но на препятствиях она сразу тяжелела — оттягивала плечи, норовила вырваться из рук и, когда мы поднимали ее на очередной гребень, у нас от напряжения ломило спину и дрожали колени.
Мужчины помогали нам. Однако им самим приходилось туго, ведь их поклажа была тяжелее, а голод донимал сильнее нашего. Несколько раз они обходили окрестности в поисках морского зверя, и иногда им попадались отпечатки огромных лап, похожие на медвежьи. Охотники были готовы схватиться и с медведем, но никого не нашли — как будто всякая жизнь покинула бесконечные ледовые поля.
Пришла пора распечатать последние домашние припасы: лембасы и сушеные фрукты. Как восхитительно было их благоухание — запахи муки, масла и пряностей, аромат персиков и яблок! Ароматом мы, взрослые, и довольствовались, подкармливая вкусностями детей. Хоть бы им подольше хватило сил и бодрости духа!
Переходы казались неимоверно длинными. К концу их я уставала до одури, до темноты в глазах. Меня поддерживала лишь мечта об огне и горячей пище. Ради этого стоило еще потрудиться: дойти до места привала, снять с волокуши мешки и, пока мужчины строят укрытие, разжечь лампу и подвесить над ней набитый снегом котелок.
Наконец наступал самый сладостный миг отдыха! Сгрудившись в хижине вокруг горящей лампы, мы разливали по кружкам кипяток и брали свою долю еды. Я старалась выбирать куски поменьше, подсовывая крупные Тиндалу и Ниэллину. Ведь они трудились больше моего. Тиндал каждый третий переход с другими разведчиками прокладывал нам путь, а Ниэллин на привалах допоздна врачевал обмороженных. Правда, у меня не хватало духу отказаться от лишнего кусочка, если они замечали мои хитрости и заново делили еду «по-честному»…
Приглушив голод, мы готовились ко сну — стелили на снежном полу шкуры, выбивали из рукавиц и сапог льдинки и оттаявшую влагу, снимали отсыревшие чулки и вместе с рукавицами подсовывали себе под одежду, чтобы высушить их за ночь собственным теплом. Не больно-то приятно укладываться спать с холодной примочкой на животе! Но тот, кто в походе ленился держать руки и ноги в сухости, рисковал и вовсе лишиться их.
Мы ложились, чтобы опять ночь напролет мерзнуть и смотреть сны о еде. А назавтра нас ждал новый долгий, утомительный переход.
От голода, холода, непосильной работы круг за кругом усталость копилась в теле и в душе. И проявилась в полной мере, когда путь вновь привел нас на искореженный вечным движением, смятый лед.
Между непролазными грудами здесь скрывались участки ненадежных, растрескавшихся льдин. Со всем старанием проводники тропили дорогу в обход опасных мест. Стараясь поскорее миновать буераки, мы еще удлинили переходы, но шли теперь медленнее и порой надолго останавливались, дожидаясь, пока разведчики найдут путь.
Изнуренные трудным походом, многие пользовались этими остановками, чтобы передохнуть — садились или ложились на свои волокуши, а то и просто падали в снег. В первый миг неподвижность казалось сладостной, но вскоре начинал чувствоваться холод, тело пробирала дрожь, руки и ноги немели… Тут нужно было встать и двигаться, хотя бы топтаться на месте. Но некоторые, обессилев, не могли заставить себя шевелиться и быстро впадали в сонное оцепенение.
Поначалу мы не знали, как опасен этот сон. Когда двоих мужчин из нашего отряда не удалось разбудить сразу, товарищи поплотнее завернули их в плащи и шкуры и повезли на волокушах, как раньше везли обмороженных. Каков же был наш ужас, когда, подойдя проведать их, Ниэллин обнаружил, что они мертвы! Во время бесчувственного сна жизнь покинула их вместе с теплом, тихо и незаметно.
Мы не оставили бы живых, но не могли тратить оскудевшие силы на мертвых. Их погребли прямо у тропы, в расщелине ледяного бугра.
Жуткое чувство обреченности охватило меня. Я знала: на нашем пути эта могила не последняя. Прав был Лорд Арафинвэ, когда говорил, что и немногих погибших хватит для скорби! А мы — скольких мы уже схоронили? Кого еще опустим под лед?
Долго ли будет умножаться наша скорбь?
Нет, мы не желали смириться со студеной смертью. Но не могли мы и вернуться. У нас не было иного пути, кроме как все дальше и дальше пробиваться сквозь ледовые дебри. И мы пробивались — брели по перепаханным, вздыбленным льдинам, перелезали через гребни, петляя, обходили участки тонкого льда.
Теперь ясно стало, что Артафиндэ поступил разумно, назначив замыкающими своих младших братьев. Сам он вместе с Артанис и Артаресто возглавлял наш Дом, показывая пример выносливости и стойкости. И они, и предводители других отрядов поддерживали ослабевших, поднимали на ноги упавших, расталкивали оцепеневших — делали все, чтобы никто в пути не отстал. И все же в каждый переход у кого-то рвались постромки или ломались волокуши, кто-то едва плелся из-за боли в сбитых, обмороженных ногах, а некоторые, отчаявшись, уходили с тропы и ложились в снег: смерть от холода представлялась им лучшей участью, чем продолжение мучительного похода. Товарищи брали их на волокуши, везли с собой, если могли… А бывало, что и оставляли, не в силах ни тащить, ни заставить идти самих. Весь народ не мог останавливаться из-за таких. Мы должны были идти вперед во что бы то ни стало.
Ослабевших и отчаявшихся подбирал наш отряд. Поняв, что за дело предстоит, Айканаро и Ангарато подготовились как следует: собрали под своим началом два десятка своих приятелей — парней крепких, выносливых и упорных, а еще освободили несколько волокуш, передав поклажу с них другим. На запасные волокуши укладывали когда груз со сломанных саней, а когда и обессилевших путников, и пустовали они редко.
Ниэллин запасся лекарственной мазью, мягкими тряпицами — остатками наших с Арквенэн юбок — и приспособился врачевать пострадавших чуть ли не на ходу. Еще он обнаружил, что дорожные хлебцы не только питают, но и обладают целебными свойствами: однажды он дал кусочек лембаса истощенной, сильно обморозившейся женщине, чтобы хоть немного приободрить ее. К нашему удивлению, она ободрилась настолько, что встала на ноги и большую часть пути прошла сама, да и раны от мороза у нее зажили куда быстрее, чем ждал Ниэллин.
С тех пор мы стали давать кусочки лембасов не только детям, но и тем, у кого совсем иссякли силы. Жаль только, что запас хлебцев уменьшался все быстрее. И что помочь они успевали не всегда.
Все чаще нам приходилось искать расщелины среди ледовых глыб или рыть ямы в снегу, чтобы похоронить замерзших. Какой же страшной и угнетающей была эта работа!
Все чаще в душе моей вместе с горем шевелилось осуждение: как они могли поддаться слабости? как позволили себе просто лечь и умереть? как посмели бросить друзей и родичей, отказаться от них?!
Я понимала, сколь неразумны эти мысли, но не могла избавиться от них, пока мы вновь не попали в зыбкий лед.
На сей раз подвижки не застали нас врасплох: разведчики были начеку, да и Тиндал в тот переход шел с нами и вовремя почуял неладное. Погода была ветреной, но ясной, в небесах подолгу полыхало яркое сияние, и мы хотя бы видели, куда идти. Однако волнение льдов захватило обширное пространство, и нам никак не удавалось выбраться из него. Под треск, рев, стоны льда мы то шаг за шагом пробирались по шевелящимся буграм, то, напрягая все силы, бежали по льдинам, перепрыгивали трещины, перетаскивали волокуши, каждый миг ожидая, что под нами разверзнется морская бездна.
