Не ждет ли нас всех та же участь? Не ошибся ли Раньяр, указывая дорогу? Что, если мы идем прямиком в месиво битого льда, которое поглотит нас, как болотная трясина?

Нет. Надо гнать прочь сомнения и страхи. Останавливаться и отступать нельзя.

Не давая себе поблажек, мы пробивались вперед.

Поход стал тяжел, как раньше, когда мы голодали и мерзли среди Вздыбленных Льдов. Здесь, в лабиринте разводий, нас угнетали не только долгая ходьба, коварство льда и неуверенность в правильности пути — лишений добавляла постоянная сырость.

Напитавшая воздух влага густела туманом, оседала на одежде инеем и льдом, превращая ее в жесткий неповоротливый панцирь, царапала горло, вызывала навязчивый, саднящий кашель, особенно мучительный после холодных ночевок. Когда мы разогревались ходьбой, делалось легче. Но некоторые заболевали всерьез: кашляли не переставая, пока не начинали задыхаться, дрожали от озноба и слабели так, что не могли идти. Приходилось вести их, поддерживая, или укладывать на волокуши. А легко ли сохранить жизнь в том, кто неподвижно лежит на морозе?

Прежние наши беды никуда не делись. Мы надеялись, что возле открытой воды мороз смягчится. Но в сырости он лишь злее кусал нос и щеки, крепче сковывал пальцы. Обморожений не стало меньше, а загрубевшая, обледенелая одежда и обувь растирала обмороженные места до глубоких язв.

Лальмион и Ниэллин сбились с ног, пытаясь на ходу врачевать и старые болячки, и новую хворь. Они наловчились быстро заживлять раны от мороза; но хворь толком не поддавалась ни их умениям, ни лечебным снадобьям из трав, собранных еще на берегу. Лорд Артафиндэ и Артанис помогали лекарям на каждом привале, да и мы с Арквенэн при первой возможности готовили для немощных горячую пищу и питье. Но, несмотря на все усилия, из первого десятка больных умерло трое, остальные выздоравливали медленно. После несчастья на переправе в каждый круг звезд появлялось по несколько заболевших, и некоторые из них угасали на глазах.

За тяготами и заботами пути нам с Ниэллином стало не до нежных свиданий. Взгляд, рукопожатие, торопливый поцелуй — вот все, что перепадало нам. Мне хотелось побыть с ним наедине. Но что делать, если другим он нужнее?

Целителям некогда было отдыхать даже на больших привалах, случавшихся из-за метелей или долгой разведки. Пока разведчики искали путь, а охотники – морского зверя, можно было построить хижины, поесть горячего, поспать несколько часов кряду…

Всем, кроме лекарей.

Для больных ставили несколько шатров. Вокруг них тут же собирался народ, а изнутри доносились стоны, хрипы, трескучий кашель. Лальмион с Ниэллином обходили всех и занимались каждым из недужных. Я не знала, успевают ли они поспать! Мы с Арквенэн старались следить, чтобы они хотя бы ели досыта, и носили им еду. Толку-то! Варево совсем остывало, пока лекари добирались до него!

Но однажды Ниэллин сам явился в нашу хижину и, едва поздоровавшись, накинулся на мясную похлебку. Ему явно было не до разговоров, да Арквенэн не утерпела:

— Наконец-то ты с нами! Вовремя, а то мы скоро забудем твое лицо. Будем путать с Лальмионом — оба кожа да кости!

Справедливости ради, никто из нас не мог похвастаться упитанностью и свежим видом; но Ниэллин и правда совсем исхудал и стал больше походить на отца, чем на себя прежнего.

— Да все со мной хорошо, — не отрываясь от еды, пробормотал он. — И с отцом тоже.

— Неужто? Вам обоим давно пора отдохнуть. Что за хворь такая, от которой вам ни поесть, ни поспать недосуг?

— Гнусная хворь, — отставив плошку, Ниэллин растянулся на вытертой шкуре. — Это все сырость… Легкие слизью какой-то забиваются. Разгоняешь ее — вроде ничего. Отойдешь — больному дышать нечем. Вот и приходится с каждым сидеть, пока не раздышится.

— Тем более. Никому не будет пользы, если ты сляжешь сам.

— Не ворчи, Арквенэн. Хватит с меня Артафиндэ, он уж все объяснил. Приказал с ним в очередь работать. Не то грозится запретить нам врачевать, сам всех лечить будет. У них с Артанис хорошо получается, да когда ему? Он ведь Лорд…

Последние слова Ниэллин договаривал сквозь сон.

Я подсунула ему под голову мешок, укрыла плащом и одеялом. Лорд Артафиндэ распорядился вовремя! Еще бы, он ведь сам владеет целительским даром и лучше нашего знает, во что обходится целителю чрезмерное усердие. Жаль, что дар этот редок. Будь у нас больше лекарей, всем было бы легче… Артанис повезло, она может врачевать по-настоящему. Вот бы мне так уметь!

— Странное дело, — взглянув на спящего, задумчиво сказал Тиндал. — Хворь эта… Помните, Владыка Мандос обещал, что нас не одолеет телесная немощь? А это что?

— Это муки и скорби, — произнес Алассарэ серьезно. — Походу конца-края не видать, идти все труднее. Труднее верить, что выберемся. А здесь, среди льдов, нам жизни нет, мы-то не морские звери. До отчаяния недалеко… Видно, кто отчаялся, норовит через хворь… освободиться.

— Оставь! Не нарочно же они болеют! — возразила я.

Алассарэ лишь пожал плечами.

Не ждала я от него столь мрачных слов! Да и вид у него непривычно унылый. Может, он тоже устал? Немудрено: они с Тиндалом разведывают льды через два круга на третий, да еще, бывает, охотятся. Конечно, времени на отдых остается всего ничего… Как бы Алассарэ сам не закашлял!

— Что ты на меня так смотришь? — встрепенулся он. — Не о себе говорю. Так... вообще.

После этого разговора я некоторое время присматривалась к нему. Но не заметила ничего подозрительного: одолев мгновение слабости, Алассарэ бодрился как обычно и как обычно ободрял нас колкими шуточками.

Особенно доставалось Арквенэн. Он то начинал восхищаться изяществом, с каким она носит обледенелый меховой балахон, то нахваливал ее стряпню в дни, когда мы и огонь-то не могли развести и ели мерзлую строганину, то предлагал сделать гребень из кости морского зверя и нарезать ленточки из его шкуры, чтобы Арквенэн было чем расчесать и подвязать остриженные волосы.

Арквенэн когда смеялась, когда сердилась, когда отвечала, обвиняя Алассарэ в наших неурядицах — мол, он своим дурачеством злит даже Хозяев Морей, и они нарочно баламутят воду и разбивают лед. Иногда же она, не находя слов, бросалась в обидчика снегом — и между ними начиналось сражение. Конечно, я вступалась за подругу; но Алассарэ закидывал нас снежками с такими ужимками, что мы против воли начинали смеяться и от смеха все время промахивались!

Алассарэ всегда старался вовлечь в забаву и Айвенэн с детьми, но это удавалось все хуже.

Айвенэн чем дальше, тем сильнее боялась льдов. На переходах она шла за другими, даже в спокойных местах не решаясь ни на шаг отойти с тропы. На привалах вздрагивала от каждого треска и скрипа. Дети уставали от долгой, напряженной ходьбы и, чувствуя настроение матери, сами стали беспокойными и робкими. Мы забыли, когда они шалили в последний раз! Если же Алассарэ затевал с ними игру, после краткой вспышки веселья они лишь больше капризничали.

Соронвэ, впрочем, вел себя как мужчина: шел не отставая, держась за постромку волокуши, на привалах помогал ставить детский шатер, сам отряхивал от намерзших ледышек свою одежду и шубку Сулиэль, подавал еду ей и матери. А Сулиэль то уныло брела за Айвенэн, переставляя ноги неловко, словно деревянная кукла, то забегала вперед, но выдыхалась так быстро, что приходилось брать ее на руки. Заботы братца она принимала с безразличным видом, почти не разговаривала с нами, совсем перестала отвечать на заигрывания Алассарэ. Ела она все хуже; и Айвенэн жаловалась, что во сне она мечется и плачет. Ниэллин давал девочке укрепляющий отвар, по кусочкам скормил один из последних лембасов, но и это не помогло: личико у нее совсем заострилось, взгляд потускнел.

Однажды, едва мы тронулись в путь, как Сулиэль раскашлялась и упала в снег.

Айвенэн как обезумела: схватила дочь, с остановившимся взглядом прижала к груди и будто не слышала просьб и уговоров Ниэллина. Он чуть ли не силой забрал Сулиэль, чтобы осмотреть и дать ей лекарство.